революционным предложением и отказалась категорически. Казачий полк, вернувшийся из Гродекова, где нёс службу после окончания войны, также не поддержал идею областного исполкома. Фронтовики разъехались по домам. Весенняя страда заставила казаков взяться за свои хозяйства. Забастовка связистов и присоединившихся к ним заводских рабочих постепенно сошла на нет. А в конце лета и начале осени начались репрессии: активисты забастовки и делегаты съезда были арестованы и преданы суду, многие попали на каторгу.
Военному губернатору наказному атаману Путяте не довелось насладиться местью за своё унижение перед решительно настроенными против власти людьми: он был снят со своих постов и вообще отозван с Дальнего Востока. Его должности занял генерал-майор Сычевский Аркадий Валерианович, специалист по ликвидации последствий революции. До Благовещенска он полгода восстанавливал порядок в Забайкалье, дошла очередь и до Амурской области. Следствием чего и стали аресты и суды.
Павел Черных и Дмитрий Вагранов при первых же репрессиях перебрались в Китай и с помощью Лю Чжэня уехали в Харбин.
Дмитрий говорил:
– От царя, как от греха, держись дальше – проживёшь дольше.
17
Марьяна и Павел Иванович Мищенко встретились возле Чуринского магазина, что возвышался своим художественно-лепным трёхэтажием на Китайской улице, взрастившей на себе за какие-то два-три года лучшие магазины, отделения всемирно известных банков и фешенебельные рестораны, чьи реклама и яркие вывески кричали о том, что продукты и товары в Харбин прибывают со всех концов света.
Встретились, конечно, случайно и, разумеется, неожиданно друг для друга. У Марьяны закончилась ночная смена в госпитале, где она служила санитаркой, солнечное утро обещало прекрасный сентябрьский день, и ей захотелось пройтись по городу, к которому уже привыкла, посмотреть, что нового в его быстро меняющемся облике.
Командир Сводного кавалерийского корпуса генерал-лейтенант Мищенко получил новое назначение: принять командование 2 м Кавказским армейским корпусом, располагавшимся на Кавказе, и перед отъездом решил заглянуть в крупнейший магазин Харбина, чтобы купить семье в подарок что-нибудь экзотическое. За шесть лет службы на Дальнем Востоке он лишь дважды побывал в краткосрочном отпуске в своём имении Темир-Хан-Шура. Соскучился по семье? Да, наверное. Хотя когда на его боевом пути встретилась необыкновенная женщина Марьяна Шлыкова, он безоглядно устремился в эту запоздалую любовь и очнулся, только потеряв её в Инкоуском рейде. Теперь ему предстояло заново привыкать к жене (дети уже выросли, у них была своя жизнь), и он хотел её удивить чем-то необыкновенным.
Марьяна остановилась, разглядывая фасад новой гостиницы; Мищенко шёл вдоль зеркальных витрин магазина, оценивая выставленные товары. Они чуть было не разминулись, но Павел Иванович увидел её отражение в стекле, не поверил и оглянулся; в тот же миг Марьяну словно толкнули в спину, она рассерженно повернулась, и глаза их встретились.
На улице уже было полно народу: начинался трудовой день, – но они никого не видели. Смотрели не мигая, впитывали взглядами друг друга и не двигались с места. Так могло показаться со стороны, и люди уже обратили на них внимание, стали останавливаться, переговариваться, однако Марьяна ничего не видела – она чувствовала, что летит к Павлу Ивановичу как на крыльях, летит стремительно, а долететь не может.
Мищенко ощущал то же самое, ну, почти то же. Он не летел навстречу Марьяне, а, словно беркут, распластавший крылья, парил над ней в ожидании. И – дождался.
Марьяна глубоко вздохнула, сказала:
– Здравствуй, Павел Иванович, – и шагнула к нему.
Она всегда говорила ему «ты», но звала по имени-отчеству. Первое сближало, а второе держало на расстоянии разницы в возрасте.
Он тоже выдохнул:
– Здравствуй, Марьянка! Ты жива! – и распахнул навстречу руки.
Марьянкой он стал её называть после их первой ночи, и ей это ласковое имя безумно нравилось. В нём было что-то гармонично-музыкальное, весёлое и жизнерадостное, самое то, что принимал её характер.
Не обращая внимания на собравшихся вокруг харбинцев, скорее, даже не замечая их, они обнялись и поцеловались.
Кто-то радостно захлопал в ладоши, аплодисменты дружно подхватили, кто-то крикнул «ура», а виновники вспыхнувшего ажиотажа, даже не оглянувшись на сочувствующих им людей, пошли куда глаза глядят, плечом к плечу, не разнимая рук.
Но, пока шли, что-то начало меняться. Сначала разъединились плечи, потом Марьяна отняла свою руку, чтобы поправить волосы, взлохмаченные налетевшим с реки ветерком, поправила, однако к руке Мищенко не вернула. Да ещё искоса глянула на него: как отнесётся? Он не повернул головы, но по заострившейся скуле она поняла: стиснул зубы, значит, отметил.
Несколько шагов шли врозь, потом его рука нашла её и стиснула так, что Марьяна едва не вскрикнула от боли, но – вытерпела.
Они вышли на берег Сунгари, на аллею, где липы и вязы уже подросли и радовали первым осенним золотом в густой листве. Сели на скамью, наполовину укрытую разросшимся кустом акации. Мищенко потянулся поцеловать, но Марьяна неожиданно отстранилась, да так резко, что треснула деревянная спинка скамьи. Он удивлённо взглянул на спинку, на Марьяну – она ответила:
– Пересохла, однако.
Он понял по-своему, седоватые усы шевельнулись в невесёлой усмешке.
– Ты давно в Харбине? – спросила она.
– Два дня как приехал. Мой штаб в Гирине. Верней сказать, уже не мой, а Сводного кавалерийского корпуса. Меня переводят на Кавказ, послезавтра утром отбываю. Это какое-то чудо, что встретил тебя!.. – На мгновение задержался и добавил: – Просто счастье!
Прозвучало неуверенно и оттого немного фальшиво. Он поцеловал ей руку. Она не отняла, но и не ответила. Вспыхнувшая близость угасала на глазах, но тлел ещё уголёк надежды. На что надежды – она не знала, ведь прошло почти два года, два ужасных года!
– У тебя есть женщина? – спросила Марьяна.
– Нет и не было, – твёрдо ответил он, и она поверила, хотя он и не сказал: «После тебя».
Впрочем, если бы какая-то и появилась, он имел на это право. Марьяна была уверена, что Павел Иванович вернулся в Яньтай за ней, но не нашёл – и нет в том его вины, так сложилось! – а столь сильному, решительному и деятельному мужчине быть без женщины не годится: половины силы лишается, а то и больше.
– Ты где-то служишь? – спросил он.
– В госпитале. Санитаркой.
– Поедешь со мной.
Он не спросил, свободна ли она, хочет ли ехать, просто объявил, что поедет. Раньше, в сравнении с мягким, добродушным Семёном Ваграновым, такое заявление привело бы её в восторг, но теперь, после почти двух лет плена, она восприняла его как бесцеремонность и рассердилась: да что она, шлюха, что ли, военно-полевая? Поэтому ответила довольно резко:
– Я вам не жена.
Больше, чем смысл сказанного, Мищенко уязвило это «вам».
– Марьянка, дорогая, –
