Маковка входит следом и опускается на пол в позе абсолютного и полного повиновения.
– Что это за вонь? – морщится госпожа Ко.
– Я готовила отвар для себя, – отвечаю я, поднимаясь с кана и склоняя голову в знак уважения.
– В нашем доме о женщинах заботится доктор Ван. Он первый в своей семье, кто стал врачом. Даже если бы он не был семейным врачом рода Ян, я бы никогда не позволила невестке, особенно такой молодой и неопытной, как ты, самой готовить себе лекарства.
– Но моя бабушка учила…
– Помолчи! В этом доме ты невестка, а не врач. Ясно тебе?
Я не понимаю, почему она против, ведь эти навыки делают меня хорошей парой для ее сына, но все равно киваю.
В наступившей тишине госпожа Ко обращает внимание на Инин.
– Я слышала, что ты здесь, и пришла проверить.
Скорее всего, госпожа Ко вообще никогда не обращалась к девочке напрямую, поскольку та не важна. Но, будучи дочерью наложницы, Инин осознает свое низкое положение и то, как важно хранить секреты.
– Я люблю навещать тетушку. Она помогает мне с уроками.
Она говорит это без запинки, почти можно поверить. Почти… Увидев остатки конуса из полыни на блюдце, госпожа Ко темнеет на десять тонов. Она рявкает Инин:
– Убирайся!
Как только девочка уходит, свекровь обрушивается на меня:
– Ты посмела лечить ребенка?
Когда я ничего не отвечаю, ее глаза сужаются, и она продолжает пристально меня разглядывать.
– Даже не спросив ее мать?
– Я не спрашивала наложницу напрямую. Нет.
Госпожа Ко шумно дышит сквозь сжатые зубы. Она может побить меня и запереть в комнате без права выходить наружу.
– Тебе стоит знать, – говорит она, как будто вновь обретая контроль над собой, – что я пришла не только чтобы проверить, правда ли то, о чем судачат сплетники.
Она медленно вынимает правую руку из левого рукава. В ней пачка писем. Это письма, которые я писала Мэйлин все те месяцы, что провела здесь. При виде их у меня темнеет в глазах, а ноги дрожат.
– Твоя служанка приносила их мне, – говорит госпожа Ко, давая единственное возможное объяснение.
Маковка, сидя на полу, рыдает.
– Я думала, что мне не придется показывать их и в конце концов ты просто перестанешь их писать, – цедит госпожа Ко. – Но сегодня ты не оставила мне выбора. Ты должна усвоить правила поведения в этом доме. Ты больше никогда не будешь передавать свои просьбы через моего сына. И жена моего сына не будет дружить с повитухой. Это еще хуже, чем что‑то выпрашивать через мужа или тайком заниматься медициной. Ты больше не будешь писать этой девице. Понятно?
Она – моя свекровь, и другой ответ невозможен.
– Да, госпожа Ко.
После этих слов свекровь поворачивается и уходит. Я смотрю на Маковку, распростершуюся на полу. Ужасно осознавать, что она предала меня. Я вцепляюсь в спинку стула. Мне хочется кричать. Хочется плакать.
– Маковка… – удается мне выдавить. – Вставай. Мне нужно, чтобы ты принесла… – Мой разум настолько затуманен эмоциями, что я не могу придумать ничего, что могло бы мне помочь, разве что прогнать ее с глаз долой. – Нет. Просто уходи.
Как только она выходит из комнаты, черное оцепенение окутывает меня. Я сажусь. Опираюсь локтями на стол и упираюсь лбом в ладони. Я потеряла Мэйлин и не могу заниматься тем, что у меня хорошо получается… Как жить?
Шатаясь, я подхожу к полке, где хранятся мои книги и другие бумаги. Нахожу пустой блокнот и возвращаюсь к письменному столу. Я смотрю на первую чистую страницу, колеблясь. Я думаю о бабушке и о том, какую форму она использует при записи историй болезни. Затем я начинаю писать: «Девочка восьми лет из богатой семьи страдала от…»
Закончив, я забираюсь на кровать, откатываюсь к стенке, вытаскиваю резную панель, сую блокнот в мамины туфли и возвращаю панель на место. Между мной и мужем вбит клин. Меня предала Маковка. У меня нет подруг, и я больна. Свекровь запретила мне писать Мэйлин и помогать женщинам и девочкам в доме. Единственный способ пережить эти удары – скрывать, кто я и что я.
Возвращение домой
– Как нам повезло, что мы живем в эпоху Великой Мин, – щебечет госпожа Чэнь, наложница господина Яна. – Наша страна пережила столетия монгольского владычества, но Чжу Юаньчжан изгнал врага и стал первым императором династии Мин. Даже само слово «Мин» говорит о свете, яркости и сиянии добродетели. Пусть первые сто лет Великой Мин растянутся на тысячу лет и слава династии будет греметь до конца времен.
Я сижу в другом конце комнаты, откинувшись на кане, и чувствую такую усталость, что готова задремать, хотя еще утро. Я заставляю себя сесть и берусь за вышивку. Я протыкаю иглой шелк, протягиваю ее через ткань, а затем протаскиваю нить цвета фуксии по краю лепестка цветка.
Я делаю вид, что полностью погружена в работу, но на самом деле стараюсь подслушать разговор между наложницами, которые знают о внешнем мире гораздо больше, чем когда‑либо узнают жены.
– Первый император династии Мин обратился к населению с просьбой вновь принять китайские обычаи. Мужчины вернулись к традиционному стилю династии Хань, а женщины, как мы, – рука госпожи Чэнь скользит от украшения для волос к платью, и ее пальцы расходятся, – выбирают наряды, напоминающие об элегантности прошлых веков.
Госпожа Ко подает голос оттуда, где собрались жены.
– Жизнь состоит не только из платьев и украшений. Нам повезло, что мы не знаем войны…
– Да, у нас относительный мир, – перебивает наложница, протягивая руку к блюду с сухофруктами и орехами, которые старательно разложены в виде крыльев бабочки. Она засовывает в рот дынное семечко, выплевывает оболочку и переводит взгляд с одного лица на другое, чтобы убедиться, что все заметили, как она лихо перебила старшую жену.
– Муж рассказал мне о северных варварах, – говорит госпожа Ко, сообщая всем, что господин Ян передает ей новости о мире. – Мы должны быть благодарны императору Хунчжи за то, что он продолжает строительство Великой стены, оберегающей нас от дикарей.
Разговор, который все сильнее напоминает состязание, внезапно прерывается заливистым смехом.
– Инин! – одергивает девочку первая наложница Второго дядюшки. – Тихо!
– Да, мама, – послушно отвечает девочка, едва сдерживая восторг. Теперь она похожа на обычное дитя, дерзит и хихикает. Пройдут считаные минуты, и она снова возьмет себя в руки. Пока короткий разговор между наложницей и ее дочерью положил конец тому, что могло перерасти в очередную ссору между госпожой Ко и наложницей Чэнь. Но я бы хотела, чтобы они продолжали препираться, ведь события, о которых они говорят, хоть и далеки от моей жизни, мне интересны.
Я возвращаюсь к своему вышиванию. В свое время разные женщины пытались сделать меня частью своего круга, желая получить стратегическое преимущество. Но после того случая с Инин три месяца назад, когда свекровь вытащила из рукава мои письма к Мэйлин, я так явно ее раздражаю, что все стараются избегать меня любой ценой. Однако это лишь видимость, «стараться» не означает «выполнять». Несколько женщин заметили выздоровление Инин, хотя моя свекровь старательно прикидывается, что не видит никаких изменений в состоянии девочки. Как и предсказывала бабушка, получив доказательство моих умений, несколько жен и наложниц втихомолку стали просить совета, как лечить недуги, поразившие их детей, а Целомудренная тетушка поинтересовалась, не попытаюсь ли я избавить ее от бессонницы. Сначала я советуюсь с бабушкой – письмом сообщаю ей свои планы лечения.
Я справляюсь, хотя мне по-прежнему одиноко. Поздно вечером, когда муж уже спит или снова уходит в библиотеку, чтобы позаниматься, я люблю постоять у открытого окна, коротая одинокие часы. Я научилась различать голоса наложниц, эти сладко-медовые трели, проникающие во все дворы, и соотносить с ними лица красавиц, когда то одна, то другая обращается ко мне в течение дня. Я еще не полностью восстановила свои силы, но вполне оправилась от того, что поразило меня, когда я только прибыла. Впрочем, у меня появились новые симптомы, которые остались незамеченными женами и наложницами. Иногда мы видим только то, что хотим, и то, что служит нашим собственным целям.
