любой момент и не порадуется перед могилой. Откуда ж ему знать, что опоздал с приветом?
Слёз по Татьяне Михайловне много не проливали: пожила, и слава Богу! Арина, конечно, промочила похоронный рушник, Настя немного порыдала, и только. Пустил тихую слезу и дед Кузьма, но так, чтобы никто не видел: ушли вместе с бабушкой и его молодые годы. Не знала она, что всю жизнь ей Кузьма Саяпин благодарен был – за встречу в больничке с Любой. Не была бы Люба подругой Танюхе, не заглянула бы в своё время в больничку, и жизнь его сложилась бы совсем по-другому. Не было бы сына Фёдора и внуков-правнуков. Нет, были бы, конечно, однако, совсем другие, не эти, которые к сердцу на веки вечные прикипели.
Проводили новопреставившуюся быстро, благо кладбище рядом и церковь Градо-Благовещенская кладбищенская во имя Вознесения Господня, в которой бабушку отпели, в двух кварталах. Провожающих собралось немного – соседи по улице, человек двадцать, день был тёплый, и на поминках как раз все во дворе Саяпиных уместились. Столы собрали из обоих домов, скамьи заменили плахи из заводни, положенные на табуретки. В общем, в тесноте, да не в обиде. Выпивки дед замастрячил много, закусок Арина с дочерью и невесткой наготовили на полусотню, так что к тому часу, когда апрельские сумерки начали сгущаться, все были пьяны и сыты и расходились по домам тихие и благостные, поминая бабушку Таню добром. И только старая коза Катька криком кричала в своём хлеву, а шестилетний Кузя Саяпин и трёхлетний Ваня Черных говорили, что она плакала настоящими слезами.
– Вот такие слезищи! – сказал Кузя и показал отцу кулачок.
– Я тоже плакал, – сообщил Ваня и показал свой кулачок. – Такими слезищами.
Утром с Амура дул промозглый ветер: льдин на воде было уже немного, но на пологом берегу высились причудливо-угловатые нагромождения полупрозрачных глыб, неохотно отдававших накопленные малоснежной зимой богатства холода. От них и дуло.
Небо было затянуто белёсой мглой, по которой одинокой круглой и такой же белёсой льдиной плыло солнце.
Саяпины и Черныхи общим семейством собрались на завтрак. Настроение было по погоде – сумрачное. Сперва накормили детей и отправили их в «теремок» – играть под присмотром старшего, Кузи. Для оставшихся дед Кузьма достал штоф с вишнёвой наливкой:
– По-ранешному часу, конешно, не положено, однако наливка почти церковная, Татьяна любила к ей анагды прикладываться. Вот и помянем нашу баушку ещё раз.
Он разлил яркую, как кровь, жидкость по стопкам. Мужчины выпили, женщины чуть пригубили.
Помолчали.
– Мне сказать надобно… – произнесла Арина Григорьевна и замолчала.
Все головы повернулись к ней. Она вздохнула, будто набиралась силы и продолжила:
– Маманя будто чуяла, что скоро нас оставит, дала мне наказ про своё наследство.
– А какой может быть наказ? – удивился Фёдор. – Ты – её дочь, Ваня и Еленка – внуки, вот и все дела. Не делить же хозяйство. Не по-казачьи это.
– Ты, Федя, не спеши. Скажу главное: маманя всё своё имущество оставила Еленке.
– Вот те на! – выдохнул Иван. – Сбрендила бабушка! С чего это она?
Настя вскинулась было, чтобы что-то сказать, но взглянула на мужа и промолчала.
Дед Кузьма крякнул и достал трубку. Начал набивать табаком, пальцы его дрожали.
– Ты уверена, что правильно поняла? – спросил Фёдор.
– А чё тут не понять? Сказала, мол, у Вани семья растёт, ему пора свой дом ставить, а Еленка с дитём без мужа…
– Как это без мужа?! – взвилась дочь. – Мой муж не хужей иных!
– Можа, и не хужей, – ответила мать, – однако вечно в бегах и никогда не знаешь, вернётся али нет. А тебе надобно свой дом иметь.
Дед Кузьма раскурил наконец свою трубку и сказал, тяжело роняя слова:
– Не в наших обычаях делить имущество, однако Татьяна не на казачьем базу росла и казачкой так и не стала. Пущай будет по-ейному.
– Дак она и не делит, – заметил Иван. – Не надо возводить напраслину.
– А чё ж наследница скажет? – Фёдор, глядя на отца, тоже начал набивать трубку.
– А то и скажу. Неправильно баушка написала. Нам вобще её имущество не нужно. Паша вернётся – мы в Хабаровск уедем. Я учиться хочу, а то ничё не умею.
– А не вернётся? – спросила Арина. – Кому ты в Хабаровске нужна будешь, да с дитём малым? Учиться она хочет!
– Он вернётся, – всхлипнула Еленка. – Ему без нас жизни нет. Как и нам без него.
Она зарыдала в голос. Дед Кузьма, сидевший к ней ближе всех, передвинулся с табуреткой, обнял Еленку за плечи и прижал к себе. Она сразу затихла и сама обняла деда.
– Так я в полной непонятке, – сказал Иван. – Об чём балакаем? Еленка наследства не хочет, ну и пущай всё как есть, так и остаётся. Мамань, я одно, кажись, уразумел: ты – против, но против чего?
Арина Григорьевна вдруг смутилась, и вся её решительность куда-то улетучилась.
– Я думала, как бы драки не случилось. Иные родичи из-за наследства за ножи да ружья хватаются…
– Чёйто я на Амуре про то не слыхивал, – пробурчал дед Кузьма и ещё крепче прижал к себе внучку.
– Еленка отказывается, а я не хочу, чтобы она голой да сирой осталась.
И тут молчунья Настя вдруг произнесла высоким звенящим голосом:
– Когда Павел вернётся, будет видно, чё да как. А до того Еленка пущай хозяйничат. А я ей завсегда пособлю.
Все разом посмотрели на Настёну: за семь лет, что она прожила в семье Саяпиных, от неё ни разу таких речей не слышали. Впрочем, и собраний, подобных нынешнему, не было. И муж по-другому, уважительно и благодарно, взглянул на неё, отчего Настя зарделась и смутилась.
Однако слова её разом сняли накопившееся напряжение. Дед Кузьма крякнул и прогудел:
– А не устроить ли нам инакий поминальный обед? За ради Танюхи и Грини, побратима моего незабвенного. Чтоб им на том свете веселей и легше жилось.
22
Павел объявился на девять дней, ближе к полуночи.
Поминки были в доме Татьяны Михайловны, его стали называть Еленкиным. Народу собралось поменьше, чем на похороны, но тоже полная горница. Выпили, закусили, повспоминали былое житьёбытьё аж до графа Амурского, песни казачьи от души попели. Фёдор с Иваном на два голоса спели «За рекой Ляохэ» – о походе отряда генерала Мищенко на Инкоу. На последнем куплете:
За рекой Ляохэ угасали огни,
Там Инкоу в ночи догорало.
Из набега назад возвратился отряд,
Только в нём казаков было мало… —
многие за столом заплакали. Потери амурцев в
