и чёрные глаза её были сухи и полны затаённой болью. Он подошёл к ней с Сяопином на руках; мальчик, не отпуская Василия, потянулся и обнял мать другой ручонкой. Так они и стояли – три головы вместе: крупная тёмноволосая с сединой на висках, чёрная поменьше и совсем маленькая золотая…
…Сяопин был накормлен и уложен спать, Цзинь и Дмитрий сидели за столом, пили чай и негромко разговаривали. Вагранов рассказал о налёте Сяосуна, перестрелке и об исчезновении Марьяны и Павла.
– В полицию обращался? – зная ответ, всё же спросила Цзинь.
– На второй день. Сначала подумал: вдруг Паша сбрендил и утащил её на Китайскую – погулять. А то ведь мы живём тут как бирюки. Я, правда, вечерами веду кружок политический, у Марьяны ночные дежурства в госпитале, а Павел учиться не хочет, и так, говорит, жизнью учёный, мог и свихнуться по-тихому.
– И что же полиция? – нетерпеливо спросила Цзинь.
– А ничего. В госпитале сказали: ушла нормально. Павел пошёл встречать – и всё! Как в воду канули. И брат твой больше не объявлялся.
– Может, слухи какие бродят среди людей?
– Да слухов-то полно. Говорят, в городе банда орудует, магазины грабят, пару банков почистили. Но всё вроде бы аккуратно, без кровопролития. А во главе её – китаец по кличке Макака. Судя по тому, как твой брат уходил от полиции, он Макака и есть.
Цзинь вздохнула и ничего не сказала.
Помолчали, потом Дмитрий осторожно сказал:
– Хороший у тебя сын. Умный, живой. Как он мне обрадовался!.. Ребёнку всё-таки нужен отец.
– Хватит ему русских отцов! – резко ответила Цзинь. – Я если выйду ещё раз замуж, только за китайца.
Дэ Чаншунь решил отметить свой двадцатый год рождения. Он уже закончил электротехническую школу при Управлении КВЖД, работал техником по наладке телефонной и телеграфной связи, получал неплохое жалованье, имел комнату в общежитии и потому посчитал, что имеет полное право впервые в жизни отметить с друзьями столь важную жизненную веху.
Работа его подразумевала полное одиночество: он ездил по вызовам на своём участке дороги и сам устранял неисправности. Девушки заглядывались на красивого парня с сединой в волосах, но он не обращал на них внимания. А друзьями своими считал членов марксистского кружка, которым руководил Дмитрий Вагранов. В кружке были одни мужчины, поэтому он очень удивился, когда Дмитрий в ответ на приглашение заявил, что придёт с девушкой.
– Ты не против? – спросил Вагранов, но его вопрос больше походил на утверждение.
– Нет, – неуверенно произнёс Чаншунь. – А кто она? Мы её знаем?
– Она вдова моего брата. Молодая, красивая. У неё ребёнок, сын шести лет. Мария Ефимовна, начальница узла связи, взяла её к себе телеграфисткой. Так ты не против?
– Я же сказал: не против, – более резко, чем хотел, ответил Чаншунь и ушёл по делам.
Семь лет прошло после благовещенского утопления, он давно понял, что русские, по сути своей, не звери, а тогда вели себя хуже зверей, потому что смертельно перепугались за себя, за свои семьи, свой город. Понял и, пожалуй, простил, однако полного доверия к ним не испытывал, в том числе и к Дмитрию. К тому же между ними начались трения на занятиях кружка.
Случилось так, что в руки Чаншуня попали листовки тайного общества Тунмынхуй, основанного хорошо известными среди образованных китайцев революционерами Хуан Сином, Сун Цзяожэнем и Сунь Чжуншанем, известным также под именем Сунь Ятсен. В листовках разъяснялись «три народных принципа» Сунь Ятсена: свержение цинской монархии (принцип нации), создание республики (принцип народной власти) и учреждение равных прав на землю (принцип народного благоденствия). Первые два принципа Чаншуня особо не волновали, а вот третий цеплял за живое, потому что семья Дэ была крестьянской и перебралась когда-то в Благовещенск, лишившись своей земли – её отобрал помещик. (Тогда-то дед Чаншуня и вспомнил, что учился каллиграфии.) За возвращение права на землю Чаншунь готов был драться с кем угодно и как угодно. Ради этого можно было и монархию свергнуть, и республику учредить. А рассуждения о происхождении капитала и прибавочной стоимости были, по его мнению, пусты и бесполезны. По крайней мере, для простого человека, каким он считал себя.
Узнав, что Вагранов придёт с женщиной, ещё несколько членов кружка захотели прийти с девушками, так что комната Чаншуня быстро стала напоминать пчелиный улей. Все двигались, о чём-то говорили, выпивали, закусывали, спорили, смеялись. Получалось безостановочное движение, и это было даже хорошо: если бы все сели за стол, половина осталась бы без места. А поскольку каждый гость в качестве подарка приносил с собой какое-нибудь угощение, то застолье получилось на славу.
Вагранов припоздал. Чаншунь было решил, что он вообще не придёт, но в дверь постучали, кто-то из гостей распахнул её, и на пороге возникла стройная фигурка в беличьей шубке и шапке. На мехе поблескивал не успевший стаять снег, а в пушистом обрамлении вырисовывалось женское лицо – розовощёкое и тонкобровое, с чертами, словно нарисованными лёгкими прикосновениями тончайшей кисти мастера гохуа [19]. За её спиной крупно возвышалось какое-то тёмное создание, которое на поверку оказалось закутанным в шинель их марксистским учителем Дмитрием Ваграновым.
– А морозец знатный! – со вкусом произнёс Вагранов строчку из некрасовского «Генерала Топтыгина», однако никто на это не обратил внимания, потому что все взоры были обращены на его спутницу, которая переступила порог, произнеся приветствие «нихао», сняла шапку, стряхнув с неё остатки снега, и предстала, как говорится, во всей красе.
Чаншунь испытал самое настоящее потрясение, оттого что в его комнате появилась та самая женщина, сестра Сяосуна, познакомиться с которой в Яньтае у него не хватило духу, но которая не выходила у него из головы, можно сказать, все минувшие годы. По крайней мере, не было дня, чтобы он не вспоминал её и не мечтал снова встретиться. Она приходила к нему во сне и признавалась в любви, и они любили друг друга, порою неистово, сгорая от страсти, порою мягко и нежно лаская друг друга.
Чаншунь знал, что ему никто не нужен, кроме неё, и верил, что когда-нибудь они встретятся и уже не расстанутся никогда. И вот этот миг наступил. Весь мир замер: что – дальше?
Цзинь не запомнила имени красивого юноши с сединой в волосах, встреченного на шичане в Яньтае. Сяосун его назвал, но она была так неожиданно взволнована его обликом и тем, что он тоже пережил утопление, что имя проскользнуло мимо сознания, не оставив следа.
Сейчас он неожиданно возник перед ней, и она подумала, что это сама судьба
