повернулась наконец к ней дружелюбно улыбающимся лицом: давай, девушка, не упусти свой, может быть, единственный шанс. Волшебно-таинственное напряжение ожидания наполнило молчащую комнату.
– Здравствуй, – тихо сказала она.
– Здравствуй, – тихо ответил он.
Она расстегнула шубку и сбросила её на руки стоявшего за спиной Вагранова, тот молча принял, встряхнул и повесил на вешалку у двери. Потом забрал у Цзинь шапку и повесил туда же. И эти его действия, самые обыденные и неимоверно далёкие от сказочности ситуации, вернули Цзинь и Чаншуня к действительности.
Комната вновь наполнилась шумом, смехом, звоном стаканов и двуязычными разговорами: кто-то говорил по-русски, вставляя китайские слова, кто-то – наоборот – по-китайски с русскими вставками и добавлениями.
На Цзинь и Чаншуня подозрительно не обращали внимания: видимо, каким-то шестым или седьмым чувством осознали, что этим двоим надо и в компании побыть вдвоём. Их даже незаметно оттеснили в потайной уголок у окна.
– Я – Цзинь, – сказала она, протянув узкую ладошку.
– Знаю. А я – Дэ Чаншунь. – Он пожал тёплые пальцы.
– Да, вспомнила! Сяосун так тебя называл.
– А где он? Я давно его не видел.
– Я – тоже. Ты любишь детей?
– Очень! А почему ты спрашиваешь?
– У меня сын, Сяопин, ему шесть лет, и он остался дома один.
– Так пойдём скорей к нему! Ему же страшно одному!
– Я его уложила спать.
– Всё равно. Проснётся – испугается. Нельзя, чтобы дети пугались.
Это Чаншунь хорошо знал по себе.
Они выбрались из угла, протиснулись между гостей и вышли из комнаты, прихватив одежду. Чаншунь натянул свою рабочую куртку и помог одеться Цзинь.
– У тебя голова замёрзнет, – обеспокоилась она. – На улице метель.
Чаншунь вместо ответа извлёк из кармана куртки вязаный треух и нахлобучил на полуседую голову.
– Кто это тебе связал? – с неожиданной ноткой ревности спросила она.
– Да… одна русская девушка со станции Ашихэ, – небрежно сказал он.
– В тебя все влюбляются. – Цзинь хотела ехидно спросить, а получилось утверждение, да к тому же почти жалобное.
Они уже вышли из общежития, ветер ударил в лицо пригоршнями снежной крупки. Цзинь захлебнулась и закашлялась. Чаншунь обнял её, спрятал мокрое лицо на своей груди, она не отстранилась – наоборот, прильнула к нему и затихла, словно погрузившись в забытьё.
Так они простояли несколько минут, потом Цзинь вздрогнула: «Ой, Сяопин!» – и побежала по засыпанной снегом дорожке.
…Сяопин сладко спал на диванчике. Золотые кудряшки разметались по подушке. Цзинь и Чаншунь сидели прямо на полу, опираясь спинами о край кровати, стоявшей напротив дивана, и смотрели на ребёнка. Молчали. Никто из них не мог сказать, сколько времени это длилось. Потом Чаншунь взял Цзинь за руку, перебрал тонкие пальцы и поцеловал. Она встала и начала стелить постель. Чаншунь тоже встал и стоял, переминаясь, не зная, что дальше делать.
– Раздевайся, – вполголоса сказала Цзинь и вышла из комнаты.
Он стал раздеваться, от волнения путаясь то в рубашке, то в штанах. Когда Цзинь вернулась в шёлковом халатике, расшитом птицами и цветами, он всё ещё оставался полуодетым.
– Ну, что же ты… Не стесняйся… – Она помогла снять нижнюю рубаху, взялась за подштанники, и он дико засмущался.
– Что-нибудь не так? – спросила она, глядя в его вспотевшее лицо.
– Я… у меня… – он чуть не плакал. – Я никогда…
– Это не страшно, – улыбнулась она, быстро избавила его от последней части нижней одежды и сбросила свой халатик.
Он стоял руки по швам и не мог отвести глаз от её сводящей с ума наготы. В комнате висел полумрак: свет приходил сюда от лампы на кухне и рассеивался на мельчайшие частицы; они обволакивали кожу и отражались от неё, отчего тела, казалось, сами светились серебристым светом.
Цзинь обхватила шею Чаншуня тонкими руками, привстала на цыпочки и поцеловала его в губы. Этим простым движением она вернула его в реальный мир: очнувшись, он вздрогнул, неловкие руки сами обняли гибкое женское тело, а губы ответили долгим поцелуем.
– Я тебя ждала, – прошептала она.
– А Дмитрий… – ошеломлённо прошептал он. – Это… нечестно…
– Он не придёт. Он – просто… друг.
Дмитрий действительно не пришёл. Ни Чаншунь, ни тем более Цзинь так и не узнали, что этой ночью он был схвачен полицией и отправлен в Хабаровск, а там окружным судом приговорён к семи годам каторги как активный участник революционных событий.
21
Татьяна Михайловна умерла тихо, во сне. Еленка утром не услышала обычного звяканья посуды – бабушка Таня всегда готовила что-нибудь на завтрак, – и это её насторожило. Спустившись вниз, она нашла бабушку в постели: старушка лежала на спине, умиротворённо сложив руки поверх лоскутного одеяла. Седые волосы были прибраны под белый платок с печатными цветами.
«Может, спит?» – подумала Еленка.
Она осторожно пощупала лоб и руки бабушки, всё было холодным. Не ледяным, но и неживым.
Еленка тихо заплакала: она любила бабушку Таню. За что – толком и не знала, вернее, не задумывалась, просто любила. Может быть, за уютную домашнюю покладистость: Татьяна Михайловна никогда ни с кем не скандалила, даже не спорила, не в пример, как говорил дед Кузьма, задиристой и горластой подруге, которая могла быть для Еленки второй бабушкой, Любой. Могла быть, но не стала: Еленке и года не было, когда та померла.
Что же теперь делать? Ну, само собой, известить всех Саяпиных. Тятя с Иваном, ну и с дедом Кузьмой тоже, для похорон сладят всё, как положено, об этом можно не заботиться, а что с хозяйством будет? Оно, наверно, перейдёт к Ивану с Настей – у них, вон, уже второй сын народился, надо жить своим домом. А наш с Ванечкой папанька – Еленка горестно вздохнула – всё где-то от полиции бегает, уже больше года на глаза не показывается, завёл, подика, себе какую-нито красаву китайскую…
Еленка глаза прикрыла, и тут на неё словно зейская волна накатила: сквозь ресницы – вверху солнце в полнеба, внизу пески золотые, и Пашка на песке в чём мать родила… Горло перехватило, слёзы полились, и Еленка застонала-завыла в голос:
– Где ж ты, родименький мой, Пашенька однолюбый?!
Не знала она, не ведала, что однолюбый её совсем неподалёку, рукой подать. Сидит он над Амуром на том, на китайском берегу, с нетерпением ждёт конца ледохода, чтобы с помощью Лю Чжэня тайно переправиться на русский берег. Тайно, потому что всё ещё в розыске, но просто сил нет, как хочется увидеть жену и сына, а кроме того – передать бабушке Тане последний привет от дочери Марьяны. Стара бабушка, ох, стара, деда Кузьмы, пожалуй, старее, окочуриться может в
