и привезли с собой пленника.
Связанный по рукам и ногам, с куском грязной кошмы во рту, кипчакский князёк тревожно таращился по сторонам, испуганно озирая невесть откуда взявшихся непонятных людей – безбородых, на низеньких лохматых лошадях.
– Прости, непобедимый, – униженно оправдывался Монх-Оргил перед Субедеем, – не обошлось без шума.
Субедей гневно сверкнул глазами и взялся за плеть.
– О великий Сульде, – сказал насмешливо и тихо, – кого ты выбираешь себе в услужение? Это не воины, а маленькие детки, играющие какашками коня… Неужели одного моего слова было мало? – прошептал зловеще.
– Мы с ними в степи встретились, – продолжил Монх-Оргил.
– В степи? – переспросил Джебе. – А я думал, где-нибудь в горах или на берегу моря.
– Непобедимый, они нежданно выскочили на нас из-за кургана.
– А где была разведка разведчиков? Где глаза и уши сотни? – продолжал допытывать Джебе.
– Я заслужил казни, – просто сказал Монх-Оргил, обречённо повесил себе на шею пояс и стал на колени. – Я недостоин называться монголом.
– Встань! – приказал Субедей. – Все монголы знают, что я хороших воинов не наказываю даром. Всё зависит от степени вины. Потому своё решение о твоём наказании я отложу, пока не станет ясно, много ли шуму наделал твой шум среди кипчаков. Продолжай…
– Они выскочили из-за кургана, и, прежде чем успели что-то сообразить, мои мергены подстрелили больше десятка, – продолжал сотник. – Самое главное, что среди них был этот…
Он махнул рукой в сторону пленника.
– Важный такой, надутый… А людей его было не больше сотни.
Субедей испытывающе посмотрел на Монх-Оргила.
– Никто не ушёл, – твёрдо ответил он. – Мы только четверых потеряли.
– Это всё?
– Десяток Тургэна ожидает нас у самой главной ставки кипчаков…
– А вот это правильно! – неожиданно одобрил скупой на похвалу Субедей.
– Непобедимый, – обрадованный Монх-Оргил позволил себе суждение, – кипчаки от радости совсем голову потеряли. У главной их ставки нет караулов, даже конных разъездов мы не обнаружили. Все гуляют. Мы можем их взять без потерь…
– А скрытое охранение? – хитро спросил Субедей. – А секретные засады?
– Прости, непобедимый.
– Врага недооценивать нельзя, запомни… Теперь показывай, кого привёл.
Пленника поставили на ноги, развязали, вынули кошму изо рта. Он сразу задышал шумно и часто.
– Ты кто? – услышал вопрос от высокого, сильного воина с хищным носом.
– Я – Бабсак-оба, – ответил быстро, – глава куреня из рода Кончаковичей.
– По-нашему, хан?
– Какой из меня хан? Сам из воинов…
– Укажешь нам главную ставку кипчаков, расположение войск, дозоры степные – останешься жить. Я разрешу тебе собирать навоз от моей лошади. А не укажешь… – Темник схватился за рукоять меча.
– Джебе, перестань его пугать, – попенял Субедей. – Чуть что, сразу за меч. Плохая привычка. Этот кипчак и так до смерти перепуган.
– Пусть все они заранее дрожать начинают!
– Господин! – Бабсак-оба упал на колени. – Не убивайте меня.
Он обращался к Субедею, увидев в нём «милосердного и справедливого» старшего.
– Я всё расскажу, всё покажу.
– Вот видишь? Тебе лишь бы головы рубить. А к человеку надо иногда и с добрым словом. Садись, кипчак.
Он указал Бабсаку на траву. Сам присел на седло, которое заботливо застелили попоной его нукеры.
– Где ставка вашего кагана, мы и так уже знаем благодаря моему Монх-Оргилу, – тихо сказал Субедей. – Но у нас не было времени выяснить, где твой каган спрятал добычу, похищенную у нас в горах. Ещё мы не знаем, где находятся основные силы вашей орды.
Захлёбываясь и сбиваясь с мыслей, Бабсак-оба рассказал всё, что знал, и этого оказалось достаточно.
– Ты – молодец, – похвалил Субедей, – ты – умный. Как мало на земле умных людей. Я иногда сожалею по этому поводу… Вот вы, кипчаки, по отдельности все умные, храбрые, а вместе – глупцы и трусы! – заключил с досадой. – А потому всегда и во всём виновны. Если виновны, должны быть наказаны. Верно? Нельзя обманывать монголов. Эй! – позвал нукеров. – Возьмите его!
И добавил участливо:
– Срубите ему голову. Вай, как жалко!
Онемевшего от страха Бабсака отвели в сторону и быстро прикончили.
Джебе раздувал ноздри, как взбесившийся конь.
– Дрянь человек! Кто предаёт своих, тот не должен жить! Сразу надо было его убить!
– Не спеши, Джебе. Иногда твоя спешка граничит со скудоумием. Получать нужные сведения – это не мечом махать. Теперь мы знаем всё необходимое и можем начать обсуждение плана разгрома кипчаков. Садись и слушай!
Шестнадцатилетний внук повелителя ничем не выражал своей родовитости. Терпеливо переносил многоверстовые конные переходы, ел из общего котла, ходил в караулы, с большим жаром участвовал в состязаниях, особенно проявив себя в метании стрел и поединках на мечах. И если воинское рвение в нём граничило со страстью, то общения с товарищами по оружию не получалось…
Никто и никогда не видел улыбки на его лице. Знавшие настоящее имя объясняли это надменностью отпрыска знатного рода, несведущие – недалёким умом: все монгольские воины – братья, должны доверять друг другу и улыбаться в ответ на шутливое слово.
На опасные задания Бату-хана не посылали, а чтобы его желание проявить себя не выходило за пределы разумного, оберегать его от всех превратностей боевого похода Субедей поручил Урянхатаю – своему сыну, бывшему десятником в сотне Очира.
Субедей не задавал себе вопроса, не пытался понять, зачем сын хана Джучи находится среди простых воинов. Он боготворил Чингиз-хана, свято верил ему, думая: «Если так решил величайший – значит, так надо». Но понимал и то, что, если с царевичем случится беда, ему – Субедею – пусть даже он является одним из лучших монгольских полководцев, не сносить головы.
К его тяжким повседневным обязанностям командира корпуса прибавилась ещё такая, которая едва ли не перевешивала все остальные: уберечь Бату от стрелы или меча неприятеля.
Он вызвал всех тысячников и под страхом смерти запретил вообще упоминать имя Бату-хана, велел называть его Ганжуур – «золотой свет».
Как один из представителей новой монгольской знати, Субедей-багатур знал об отношении Чингиз-хана к старшему сыну Джучи, вернее, о том, как временами проявлялось «отношение»…
Возможно, пребывание Бату-хана здесь связано с этим и является немилостью, а возможно – попыткой повелителя уберечь Бату от интриг и нашёптываний двора, недоброго отношения к нему других царевичей, а то и чаши с отравленным кумысом.
Перед нападением на главную ставку кипчаков Субедей вызвал Урянхатая к себе в шатёр.
– Завтра будет бой, – сказал, глядя прямо в лицо, и удовлетворённо отметил: ни один мускул не дрогнул, цвет глаз не изменился от страха, губы не стали дрожать.
– Хорошо, – просто ответил сын.
