году конкурс состоится снова, и пусть жюри пеняет на себя, если ты не станешь победительницей.
Аля, кажется, не слушает меня, только теребит травинку в руках и не спускает с нее глаз, изучает немигающим взглядом, говорит, у меня будет самое красивое свадебное платье на свете, самая красивая фата, я буду самой красивой невестой, намно-о-ого красивее тебя, ведь у тебя не будет такого платья, ты же знаешь, как моя мама умеет хорошо шить.
Алины слова и смешат, и задевают меня. В ее тоне столько горечи, словно я ее чем-то обидела. Алины темные глаза кажутся почти черными, впрочем, они даже не карие, просто широкие зрачки полностью скрывают радужки. Чтобы не выдать своих чувств, я отвечаю, что, скорее всего, вообще не выйду замуж. Я снова ощущаю себя не в своей тарелке, как тогда, зимой, она снова кажется мне старше своих лет, взрослее меня. Похоже, она и сама чувствует свое внутреннее превосходство надо мной, наверное, даже ребенку понятно, что я не умею держать удар. Прежде чем ответить, я на мгновение задумываюсь, что со мной не так.
Я не хочу замуж, даже ради платья, так что, конечно, ты будешь самой красивой невестой, а пока ты самая красивая девочка из всех, кого я знаю.
Ты тоже красивая, беспечно отвечает Аля как ни в чем не бывало.
Заря озарения, что я ни разу в жизни не задумывалась о своей внешности и редко смотрюсь в зеркало, потому что мне неважно, кто там, обрушивается ярче ослепительного полуденного солнца. Никогда еще меня не называли красивой, это точно. И предельно ясно, что мне это совершенно безразлично, чего не скажешь об Але. Неужели она сомневается в своей внешности, неужели это так важно? Все любят Алю, все всегда хвалят Алю, но ее как будто гнетет какая-то тайна, наверное, она просто устала. Больница – худшее, с чем может столкнуться маленький человек.
– Ты красивая. И хорошо, что ты у меня есть. – Аля глядит в упор, и выражение ее лица смягчается, становится благожелательным и удовлетворенным, как у человека, которому удалось наконец подобрать нужный ключ к замку.
Таких слов мне тоже никогда не говорили. Оказывается, можно не просто быть, а быть кому-то в радость, быть для кого-то чем-то хорошим, кем-то нужным. Чувствуя себя незаслуженно привилегированной пройдохой, я бормочу: а ты у меня, – Аля улыбается: пойдем, походим по воде, мы осторожно, с краю, у самого берега…
Я иду, потому что никогда не могу отказать, никому не могу отказать, мне, как той кошке из присказки, достаточно доброго слова, с бережка напротив доносятся истошные визги, преувеличенно громкие, как это бывает на открытых пространствах, Аля поворачивается, и я вижу огромный, ярко-розовый шрам на внешней стороне бедра, похожий на вывернутый наружу, безобразный двойной шов, один из тех, которые я безуспешно осваиваю на уроках труда. Бледно-желтая вода касается наших ступней, они погружаются в илистый песок, притаившиеся в нем камни, те, что покрупнее, то и дело ощутимо, исподволь жалят пальцы ног, Аля говорит: гляди, какой у меня след, – приседает и стирает его ладошкой.
Только посмотрю, и сразу домой. Очень быстро. Задерживаться не стану. Если что-то заинтересует, попрошу показать поближе. Не нужно щуриться из последних сил, когда не видно, выхватывать туманным зрением буквы, опасно опираясь о стеклянную стойку, вытягивая шею, точно гусыня. Ты же воспитанная девочка. Можно просто попросить: «Не могли бы вы…» или лучше: «Будьте добры, покажите мне ту книжку с верхней полки». Не стоит экспериментировать и бросаться названиями, если не уверена. Достаточно прошлого раза, когда ты заявила на весь магазин: «Дайте мне, пожалуйста, "Страну Ноль-Три!"»
У подруги Таниной мамы, продавщицы тети Лены, сразу брови от удивления на лоб полезли. Кто мог подумать, что художник-оформитель так соригинальничает и напишет название красным: получился точь-в-точь номер телефона скорой помощи. Народу было много, и кто-то из взрослых засмеялся. А «Страну Оз» я потом даже дочитать не смогла.
Только взгляну, буквально на секундочку, потому что не стремлюсь расстаться со своей коллекцией, если это не что-то по-настоящему стоящее. Раньше я ничего не собирала, а теперь собираю купюры со зверюшками. Они довольно милые, разноцветные и шелестящие. Эти купюры. Звери, на мой взгляд, могли бы быть и симпатичнее. Один маленький мальчик решил вырезать их для увлекательной игры в Беловежскую пущу, его мама и глазом не успела моргнуть, как разом лишилась аванса в непроглядной чаще нужды и дефицита. Позавчера в качестве именинницы я разжилась парочкой хищных животных, однако с таким заповедником не разгуляешься, решительно преобладают белочки, поэтому я только посмотрю.
В книжном магазине иногда густо, иногда пусто. Но в будни летом почти никого нет. Хорошо, когда людей много, я не так привлекаю внимание. Иногда я специально замедляю шаги и жду, чтобы в магазин вошел кто-то еще, желательно какая-нибудь бойкая женщина, которой понадобятся либо профильные тетради, либо что-нибудь желательно не о несчастной любви, но романтичное, либо просто несколько десятков картонных папок со скоросшивателем. Она отвлечет тетю Лену или ее напарницу, я забуду все наставления самой себе о том, что можно попросить, а не щуриться из-за стойки, и буду блаженно изучать обложки, аппетитно выставленные на витрине. Впрочем, если в магазине никого нет, то есть пока никого нет, потому что всегда есть вероятность, что кто-нибудь войдет и попросит географическую карту (но не летом, не летом, кому летом может понадобиться географическая карта, если можно ограничиться бесконфликтным атласом), нужно с невозмутимым видом направиться к стеллажу с букинистической литературой, к книгам, которые «сдали», предали, как дочери – Лира. Обычно недорогие, с потертыми корешками и испачканными форзацами, они бывают гораздо лучше новинок. Именно среди таких отверженных книг я и нашла весной свой двухтомник Гюго.
Я только посмотрю и…
Неужели бывают такие толстые книги! Неужели ее кто-то мог сдать… Воспоминания сестры моего поэта. Моего любимого поэта. Подарок на мой день рождения, не иначе. Серый переплет, красный корешок, золотые тисненые буквы. Более семисот страниц! Издана девять лет назад, стоила три рубля тридцать копеек. Страшно открыть задний форзац и взглянуть на листочек, вклеенный чужеродный листочек с новой ценой. Пальцы становятся влажными, даже какими-то липкими.
– Тебе помочь?
Вздрогнув, я робко улыбаюсь и молчу, тетя Лена доброжелательно смотрит на меня.
– Нет, спасибо.
Господи, откуда во мне этот хриплый голос.
Закрываю глаза, открываю книгу там, где стоит новая цена, открываю глаза, в шее пульсирует, руки ватные, сердце падает и замирает.
Они просто добавили ноль к первоначальной стоимости книги. Моя купюрная коллекция может спокойно разбрестись по дремучему лесу несправедливости. Чтобы завладеть воспоминаниями, нужны целых три зубра, лось и волк. Или три зубра и три рыси. Или три зубра и десять бобров. Проблема в том, что у меня нет ни одного зубра, и мой зоопарк, даже при содействии медведя, способен покрыть только одну треть необходимой суммы.
Я поспешно ставлю книгу на полку, пытаясь закрыть ее остальными, другими, более тонкими и менее ценными, в магазин заходит мужчина, спрашивает авторучку, заходит бабушка с внучкой лет пяти, заходит такой же, как я, испуганный мальчик.
У меня мало времени, я обещала, точнее, мне велели, почистить картошку и навести порядок на и в письменном столе, другие дети встречают родителей с ужином, никогда не оставляют бумажных завалов и ящики их столов хорошо открываются и закрываются, поскольку не набиты разным хламом. В то время как я черт-те чем занимаюсь, лишь бы только не находиться дома, причем даже не в состоянии догадаться, что можно не только почистить картошку, но и сделать из нее пюре. На самом деле я догадываюсь. Только мне не нравится готовить. Я боюсь испортить дефицитные продукты. Боюсь, что молоко убежит, а комочки в пюре останутся. Чего я не могу понять, так это того, зачем кому-то, кроме
