громко и жалобно заговорив во сне. Она сначала поводила руками вокруг себя, как будто что-то нащупывая, и сказала:
– Отдайте мне мое одеяло… Где мое одеяло? Отдайте сейчас же… – Она привстала, обвела всех невидящими глазами и снова улеглась, свернувшись калачиком, вызвав хохот наблюдавших.
А если уж после обеда дул ветерок и солнце, не прячась за облака, хорошенько поджаривало поляну, то тут было не до сна – ряды скошенной травы высыхали на глазах, и только успевай собирать граблями в валки и копнить свежее, благоухающее «вкусное» сено. Если скошенная трава сохла, ни разу не попав под дождь, люди шутили, мол, сам бы ел такое сено. Радовали глаз вырастающие друг за другом на пустеющей земле покоса вереницы копен. И совсем душа ликовала, когда уже под вечер из этих копешек вырастали стройные стога.
Но совсем удручающе нудным и бестолковым становился покос, когда начинали беспрестанно лить дожди. Все скошенное сено чернело, валки становились тонкими и прилипали к земле. Сквозь эту слежавшуюся траву иногда даже пробивалась отава. И собирать такое сено было уже трудно не только физически, но и от понимания того, что добрая половина такого дурно пахнущего сена не будет съедена и превратится просто в навоз. Такое сено трудно копнить и складывать в стога – оно становится мелким и рассыпчатым, – половина с трудом взятого на вилы сена обвалится, не достигнув вершины стога, мокрое от пота тело облепит мелкими неприятными колючками и трухой.
Но все равно, несмотря ни на что, покосное время было самым оживленным и веселым в этих дальних лесах. Все жили одной целью – как можно быстрее и больше убрать сена. Со всех соседних покосов раздавались одинаковые звуки косьбы, говора и перекличек работающих. Голоса мальчишек, погоняющих лошадей, тянущих копны к стогам, голоса поваров у костра, зазывающих работников на обед…
Когда между промыслом кротов или во время покоса в ожидании подсушки свежескошенного сена выдавалось свободное время, Ислам успевал и порыбачить. Богат Зилим хариусами, потому как эта благородная рыба любит чистые, пресные, холодные и стремительные реки, питающиеся подземными родниками. Хоть и не широк и не глубок он здесь, но хариуса много.
Ислам загодя готовился к вечернему лучению. Строгал тонкие сосновые смолянистые щепки для факела, проверял снасти – самодельную острогу или петлю из тонкой медной проволоки, привязанную к легкой палке из сухой осины. Затем не спеша шел к речке. С наступлением полной темноты поджигал факел: к концу палки была прикручена небольшая сетка из проволоки, в нее помещал сосновые щепки и постепенно, по мере их выгорания, добавлял свежие, доставая их из заплечных мешков. Факелом освещал поверхность воды, чтобы разглядывать хариусов. Они «дремали» головой против течения, и задачей вооруженного петлей было продеть ее через голову рыбы и вытащить улов из воды. Рыбачий азарт иногда уводил его так далеко от барака, что идти обратно через темный лес было очень страшно, но не Исламу. Он уверенно торил дорогу через заросшие прибрежные кустарники, не боясь ни змей, ни с шумом вылетающих из своих гнезд птиц, ни другой лесной живности. Казалось, что он видит в темноте и ничего не боится. Уже тогда он знал простую истину, что стоит зверю или противнику показать свой страх или слабость – считай, что ты уже побежден.
Свежий хариус на столе, поджаренный на сметане, стал частым, самым лакомым блюдом в семье Зухры.
Время шло. Привычной уже стала лесная жизнь. Зухра преодолела все, совершенно на пустом месте построила свое хозяйство – гарант безбедной, сытной жизни. И однажды весь этот ежедневный будничный труд вдруг осветился совершенно другими ощущениями – после всех переживаний и лишений, непосильной работы до обмороков, недоеданий и голода она почувствовала в себе зарождение новой жизни. Сначала не поверила, сомневалась: неужели Аллах вновь хочет сделать ее матерью, неужели после всех потрясений она на это способна? Хватит ли у нее сил? Надо ли это им сейчас? Но природа брала свое. Ее животик все настойчивее округлялся, плод внутри радостно толкался. Когда уже Зайнаб оканчивала семилетку, Ислам учился в той же школе, Сагиля ходила в местную начальную школу, на свет появился сын. Назвали Заятом.
С его рождением многое изменилось в жизни семьи.
– Зухра, смотри, смотри, он ртом, заостренными губками во все стороны водит, грудь твою ищет! – как ребенок, радовался Фатхелислам каждому движению сына. И, нежно взяв на руки, подносил малыша к Зухре.
– Сейчас мы тебе колыбельку соорудим, – и из высохших заготовок липы с любовью, увлеченно принимался мастерить. В той жизни, в далеком Мырзакае, он не видел младенчества старших, некогда было. А тут малыш все время рядом, растет и радует.
Он то и дело уходил в лес за трухой. Как научили его местные старожилы, находил старые пни, собирал в мешок труху, приносил домой и сушил на солнышке. Затем, удалив большие куски неистлевшей древесины, чуть ли не просеяв труху, подкладывал под малыша, укрыв пеленкой, – и мягкая подстилка, и сухость нежному тельцу малыша, вся влага уходила в труху, и он всегда лежал на сухом. Через день менял труху на свежую.
– Таааак, ну-ка, Заят, давай учиться ходить! – И он, захватив в свои мозолистые ладони маленькие ручки сына, водил его по деревянному полу, носками своих стоп мягко передвигая крохотные стопы малыша. А когда Заят начал ходить и говорить, то все дни напролет Фатхелислам везде стал брать его с собой: что бы он ни делал, мальчик был рядом с ним. А когда малыш мог уже держать в руках инструменты, отец стал его приучать правильно ими пользоваться.
Фатхелислам от нежности и любви к Заяту стал мягким и сентиментальным, все время проводя с ним, освободил Зухру для хозяйственных хлопот. Его отношение к Зухре тоже изменилось. Он осознал, с каким трудом и лишениями она сберегла жизни старших и теперь еще и подарила такого наследника. А Зухра не только видела, как его глаза светятся благодарностью к ней, но и чувствовала, что он наконец полностью принял ее, но полюбил ли? В таком возрасте, наверное, смешно говорить о любви. Любовь осталась там, в детстве, в сказках и легендах, в песнях и книгах, как нечто возвышенное, неземное. Сейчас она испытывала к нему нечто большее, чем любовь – после стольких испытаний, мук, переживаний она просто не могла представить на его месте другого человека, он стал частью ее жизни. Жить бы им в таком наконец утвердившемся взаимопонимании, да вот только здоровье его в последнее время стало подводить – сказывались война, сырые окопы и длительные пешие переходы.
Когда Заяту было два годика, ранним июньским
