устало прикрыл глаза.
– Диво ещё, что волков не встретили…
– Что там волки, о друг мой Мустафа? В Диком поле хуже всего встретить лихого человека, а с волками всегда можно договориться…
Собрали сухих веток, травы, развели костерок.
Мустафа принёс воды с речки.
Сидели, грели над огоньком руки, слушали весёлое бульканье воды в котелке.
– Трофим, ты долго был в неволе?
– Да почитай три года. Ты подольше? Меня пригнали, помню, ты уже в колодках-смыках обретался.
– Я уже и счёт годам потерял, – отвечал Мустафа печально. – Ты дружинником был? А у какого князя?
– У Ингваря Игоревича. Он вокняжился в Рязани после Глебова злодейства в Исадах. Слышал?
– Про то у нас все слышали… Не обошлось без Иблиса – злого духа!
– Это уж точно!
– А я – гончар, – с гордостью сказал Мустафа, стараясь быстро сменить тему разговора. – Был мастером в столице Великой Булгарии городе Биляр. У вас его называют Великий город.
– Куда ни коснись, всё великое! – воскликнул Трофим. – Любите вы… В самом деле что-то большое или только по вашему разумению?
– В самом деле всё великое! У нас в Великом городе кузнечное и оружейное дело очень развито, – говорил, всё более увлекаясь, Мустафа. – Даже железо своё где-то копают, но не говорят, где… Оружейники и кузнецы у нас опытны и мастеровиты, одинаково хорошо работают с медью, бронзой, серебром, золотом; плавят цветное стекло, превращая его в изумительной красоты браслеты и бусы! Ты своей грубой душой ратного мужа, христианин, даже вообразить себе не можешь, какие они чеканят украшенья!..
– Да где уж нам, – весело отвечал Трофим, его забавляли слова Мустафы.
– А гончары у нас! – продолжал булгарин, закатывая глаза. – Знаешь, я и сам был не из последних… Мы обжигали посуду – простую и цветную. И посуда эта была не то что у вас: деревянная и шершавая, одних и тех же размеров, – нет. У нас она – от корчаг, вёдер на сто, до самой маленькой мисочки для женских румян, и не просто мисочки, а мисочки с такой же маленькой крышечкой, которую и в руки взять страшно, как крохотного ребёночка…
Булгарин вдруг подавленно замолчал, уставясь пустыми глазами в потемневшую степную даль.
– Ребёночка, – повторил задумчиво, со щемящей тоской, – ребёночка… И детишкам малым мы обжигали для забав – зверушек разных лесных, свистулек искусных, куколок потешных.
Он немного помолчал, чтобы до рязанца дошло значение сказанного, и вдруг спросил:
– Скажи, мой друг Трофим, а у тебя детки есть?
– Не до деток было, Мустафа, ой не до них! Ну, с ремёслами вашими – понятно, а каковы города, воинские укрепления?
– Да уж побольше ваших деревянных городов и защищены получше.
– Нешто видывал города наши?
– Приходилось. Я же, кроме всего прочего, ещё кирпичи делал. Знакомый купец развозил в разные страны, и в твою Рязань тоже. А потом я сам решил с ним попутешествовать – мир посмотреть… Лучше бы я этого никогда не захотел! В одной из таких поездок мы и наткнулись на большой отряд диких кипчаков.
– И охраны не было?
– Была, да что толку?! Только вино пить да на женщин глазеть! Даже сражаться не стали, вмиг побросали оружие. Только купец, его звали Ахмет, отважным оказался, стал биться с разбойниками, да вот только не повезло ему… Там и остался лежать с разрубленной головой.
– Экий молодец! – восхитился Трофим. – А у нас все купцы – воины. Отважное племя!
– Знаешь, я сейчас тоже стану воинскому делу обучаться, – горестно сказал Мустафа. – В этом мире нет мира – значит, надо уметь воевать! – И прошептал почти плача: – Пять лет неволи… Дети выросли без отца.
– Много детишек?
– Трое. Год, три и пять… тогда было… Знаешь, а имён их совсем не помню, не знаю, где они, что с ними. И даже представить себе не могу, как они выглядят. И меня не узнают совсем!
– А жена?
– Её помню, Айсулу звали.
– Ничего, Мустафа, главное – живой, – успокаивал Трофим. – В остальном порядок наведёшь, ты мужик основательный.
– У меня и свой горн был в Гончарном квартале, – горячо говорил булгарин. – Это у нас там во внешнем городе у реки Билярки. Песок и глина рядом, только работай. И дела шли неплохо. Вот и решил оставить вместо себя брата жены Рустама, сходил в Исмаилдан – это большая мечеть такая у нас, как ваша церковь, и отправился в путь… Чтоб мой ум отсох! – молвил в сердцах.
– Ты не ругайся, а благодари Аллаха своего, что вживе остался.
– Скажи, Трофим, когда всё это кончится? – Мустафа повёл рукой вокруг. – Когда люди перестанут делать друг другу плохо? Мы ведь могли бы просто торговать, просто ездить друг к другу в гости…
Трофим задумался. Наверняка сейчас вспомнил и свой роковой выезд с княжеской сторожей, и вековечную вражду с половцами. А ведь у него были друзья среди степняков. Вспомнил лихого куренного Бобур-оба, который по весне пригонял в Рязань косяки лошадей. И за чаркой мёда говорили они о том, как хорошо дружить, а не враждовать.
– Не знаю, Мустафа, – ответил честно. – Наверняка тогда, когда у нас станет Царство Божие.
– Значит, никогда, – подытожил Мустафа.
Отмахавши за очередной день многие тысячи шагов – поприщ – по замёрзшей степи, спустились на дно небольшого овражка с ещё сочившимся ручейком, да так и рухнули в перепутанные кучи пепельных травяных стеблей.
Было не до еды, не до питья.
Уснули мгновенно.
И снился Трофиму его десятник Евпатий, сын воеводы Коловрата.
Всё было как наяву, словно со стороны наблюдал.
Отправляя сторожу, Евпатий неустанно твердил, чтобы глядели в оба, степь кишит половецкими разбойными шайками. Мол, при явной опасности в бой не вступать, а вборзе слать вестника, самим наблюдать прилежно. Только наблюдать.
– Не впервой, – степенно отвечали дозорцы, поглаживая бороды.
Евпатий обошёл всех стоявших наизготове у лошадей. Трофима ободряюще похлопал по плечу, мол, молодец.
На днях жребий свёл их в учебном бою и Трофиму, который был лет на пять постарше и помощнее, пришлось худо, едва не оплошал. Сошлись на ничьей.
…Пятеро всадников втянулись глубоко в степь.
Ехали, вдыхая свежие запахи, потешали друг дружку побасками…
Вдруг впереди замаячила, зашевелилась огромная серая масса. Воины схватились за мечи, но – поздно. Масса, совершив стремительный скачок, превратилась в рычащую стаю серых волков с большими железными зубами и огромными глазами…
Проснулся, часто дыша.
«Вот ведь приблазится ж такое…»
Недаром Евпатий привиделся. Жив ли? Возьмёт ли снова в княжескую дружину?
Из всех половцы в живых оставили только его. Почему?!
Он до
