хорошо хоть льдины уже ушли. У деревни можно было позвать деревенских на лодке, а тут – лес. Но делать нечего, там умирают родные, любимые… И он, догола раздевшись, связав всю одежду и мешок муки брючным ремнем, держа эту связку над головой, вооружившись крепким сосновым шестом, пустился вброд через мутный ледяной поток. «Главное – не упасть, главное – не поскользнуться, только бы не споткнуться», – вертелось у него в голове. А то, что от холодной воды может случиться судорога, он и не думал: главное – выбраться на тот берег. Он еле помнил, как упал на мокрую землю и готов был долго так валяться на суше, но надо домой…
Больше он не смог вернуться и доучиться в родном селе…
Но прошли годы. Все они пережили, ожили и, вновь стряхнув с себя видения голодных обмороков, начали новую жизнь.
Зухра, через силу привыкшая к горам, к лесу и даже немного полюбившая всю эту суровую красоту, уже и не мечтала о возвращении в Мырзакай. Хоть сердце и рвалось на части – ведь там она любила по-настоящему, там осталось золотое детство рядом с любимой семьей и Шакиром. Ей вся жизнь в этих дремучих лесах казалась временной, казалось, что вот-вот дунет теплый степной ветер и развеет этот тяжелый сон, и она проснется в постели рядом с юным и нежным Шакиром. Но все оставалось по-прежнему, горы и темные леса не расступались… Она здесь жила не своей жизнью, как будто только присутствовало ее тело, а мысли и душа остались там… Поэтому она немного обозлилась на все и на всех, стала жесткой, привередливой, непримиримой. А туда на родину ей уже хотелось просто наведаться. Теперь по-настоящему больше ничего, кроме детских воспоминаний, ее с деревней не связывало. Все ее дети и внуки были здесь. Старшая Зайнаб вышла замуж за парня из той деревни, где училась в школе. Уже трое детей – две дочки и сын. Сын Ислам, вернувшись из города, обустроил их дом с елью – к маленькому двухоконному дому пристроил такой же сруб и там жил с женой и с пятью детьми – четыре дочки и сын. Сагиля недавно вышла за местного и растит двух дочерей.
И вот только Заят… Она, встревоженная, лежала, прислушиваясь ко всему, что происходит на улице и дома. Вот уже расторопные хозяйки отогнали недовольно мычащих коров после утренней дойки в лес. Постукивают закрываемые калитки и загородки, смешно голосят оторванные от теплого вымени телята. Деревня просыпалась, встречая ясный, солнечный и свежий осенний день. И только в этом доме еще сонно и тревожно, опять слышны всхлипы и недовольные причитания шепотом молодой невестки. Неужели Заят опять не ночевал за цветастой шторой в супружеской кровати?
Выйдя на улицу, Зухра осторожно поднялась по скрипучей и шаткой лестнице к краю сеновала и осторожно заглянула под его тень. Освещенный лучами солнца сквозь щели на дощатой крыше Заят спал на остатках сена, укрывшись старыми фуфайками и тулупами. Вокруг головы серебристый иней от его дыханья. Когда ушел из домашнего тепла в стылую осеннюю ночь? Или совсем не заходил домой?
А все началось с того самого сабантуя. Когда закончились весенние хлопоты и еще далеко было до сенокосной поры, когда трава на полянах только набирала сок и цвела всеми красками лета, решили провести сабантуй. Внизу деревни, на припойменной поляне у ручья, соорудили из бревен постройки для соревнований, сделали помост из досок. Несколько парней и девушек, нарочито шумно распевая частушки и подначивая хозяев, ходили из дома в дом, собирая пожертвования жителей для призов и подарков победителям. Давали кто что мог: вязаные платки, пару шерстяных носков или варежек, а кто-то даже просто с десяток яиц в мешочке. Все это нанизывали на палку, которую с двух сторон несли на плечах самые видные парни.
– Дорогие сельчане, дорогие мои! Позади все трудности, страна двенадцать лет как стряхнула с себя все горести, принесенные Гитлером, и уверенно идет вперед! – так начал свою речь председатель сельсовета Искандер. Высокий, кучерявый. Ладную фигуру облегает офицерская гимнастерка. Всю войну прошел, ранений не счесть, но выжил и сейчас хозяин большой семьи, и все деревенские хлопоты на его плечах. Как и до войны, он уверенно возглавлял сельский совет.
– Мы закончили весенние хлопоты. Хоть и не сажаем мы хлеб, но Родине нужна наша древесина. И наши фронтовики и молодежь успешно трудятся на делянках и на добыче живицы. Женщины и дети ухаживают за саженцами в питомниках. Мы славно поработали и будем дальше трудиться на благо Родины, и сегодня мы заслужили право на отдых и веселье! К нам приехали наши соседи – жители Ботая, так давайте соревноваться и выявлять самых сильных, ловких и умелых. С началом праздника вас! – И, выдохнув от того, что смог произнести до конца эту короткую речь, что последствия контузии не сбили его на нервное заикание, отошел и встал рядом с одноногим Тагиром, сыном Байдаулета.
Искандер смотрел на праздничную толпу, и на глаза сами непроизвольно наворачивались слезы… Чтобы скрыть минутную слабость от окружающих, он торопливо достал кисет, привычными движениями скрутил самокрутку и запалил ее. Вдохнув теплый и терпкий дым, нарочито раскашлялся – вот, мол, откуда слезы. Когда в сорок первом пришлось ему провожать на фронт односельчан, своих годков и юношей, выросших у него на глазах, а потом получать похоронки и утешать вдов, своих ровесниц и молодых невесток, скулы ему сводило от бессилия, разрывало мозг. И все-таки в сорок втором он добился отправки на фронт, чтобы не только отомстить за своих и выполнить свой долг перед Родиной, но больше для того, чтобы не видеть это общее людское горе – вот так близко, в упор, чтобы не искать слов утешения и потом от бессилия плакать всю ночь, не зная, как сообщить очередной одинокой матери, что ее сына уже нет. Уж проще самому погибнуть…
Вот и сыновей Байдаулета не стало, крепких, правильных сыновей своего народа. И жив лишь самый младший, Тагир, без ноги, с орденом Красной Звезды… Не любил Тагир рассказывать об этом, но Искандер знал, что пехотинец Тагир пополз с последней связкой гранат навстречу «Тигру». Подпустил его близко, чтобы наверняка подорвать и дать передышку своим в окопах. Подбил, но отползти вовремя не успел – горящий танк заюзил на месте и передавил его правую ногу. И теперь Тагир на деревянном, видавшем виды, посеревшем и обшарпанном протезе. Привык так жить и работать. Так же, как все, управляется с хозяйством, косит, ставит стога и, лишь выпив лишние
