фронтовые сто грамм, жалуется на то, как жутко чешется его правая пятка…
Искандер, успокоившись, обозревая празднующих сельчан, радовался тому, что подрастает поколение, не видевшее ужасов этой войны, хоть и голодали, конечно, нуждались, многие остались без отцов, но все равно они уже другие, и пусть растут счастливыми. Ради этого стоило воевать и жертвовать жизнями…
Сабантуй проходил весело и шумно. Чуть оправившиеся от послевоенной разрухи и голода, сельчане не разучились веселиться и радоваться. Еще были в силе в выцветших гимнастерках ветераны, наравне со всеми состязались и в ловкости, и в остроумии. Две соседние деревни схлестнулись на площадке борьбы. Со свистом и криками встречали вспотевших от бешеной скачки в три круга всадников. Хохотали над бессильно сползающими с гладкого шеста смельчаками, не достигшими призов на ее вершине, бились мешками на бревне.
И везде самым активным участником был Заят – высокий, подтянутый, кудрявый, белолицый. Он отличался от всех парней ладно подогнанной одеждой, которую сам себе шил на привезенной из города швейной машинке. Вырос он мастеровитым – все у него получалось ладно и красиво. Ловко орудуя лучевой пилой и рубанком, из липовых заготовок делал он мебель. Для ножек табуреток и столов на токарном станке с ножным приводом точил изящные ножки-балясины. Может, подействовало на него то, что до пяти лет был все время рядом с отцом, который мастерил ему игрушки, из остатков сыромятной кожи шил безделушки, делая что-либо из дерева, учил Заята пользоваться инструментами. Поэтому рос Заят любознательным, схватывал все на лету, и полюбилось ему мастерить, доводя свои навыки до совершенства.
Зухра жила сейчас вдвоем с Заятом и всю душу отдавала ему. Теперь знала, в чьем доме, в чьей семье, по традиции башкир, она будет жить в старости. Она тихо любовалась сыном, гордилась, как и сейчас на этом сабантуе.
В конце праздника, устало рассевшись полукругом, смотрели подготовленный самодеятельностью концерт. Аккомпанировал всем певцам и певуньям и на баяне, и на мандолине, а когда нужно и на курае, Ислам.
И в самом конце всех удивил дуэт из соседней деревни: в ярких нарядах – на девушке беленькая, вышитая красными узорами кофта, на фоне красной юбки беленький передничек, на голове венок с цветами, с которого свисают и колышутся в такт танца разноцветные ленты. Парень же в черной шляпе, в белой рубашке, черном жилете и шароварах, на ногах – блестящие кожаные сапоги. В послевоенной серости и скудости они показались сошедшими с киноэкрана. Пара отточенными ловкими движениями танцевала венгерский танец.
Зухра увидела, как весь подался вперед и, почти не мигая, восторженно смотрит на девушку Заят. Его точеное белое лицо с черными, красиво очерченными бровями неузнаваемо сияло и стало еще привлекательнее, в карих выразительных глазах горели восхищение и огонь. И видел он в этом танце только ее одну, ею невозможно было не восхищаться – среднего роста, стройная, ладная, с белоснежной кожей, сильно отличающаяся от сородичей-смуглянок, большеглазая. Казалось, что ее каблучки высекают искры на временном деревянном помосте.
Зухра поначалу ухмыльнулась, мол, вот тебе и мужчина в сыне проснулся. Потом, видимо, зашевелилась материнская ревность, но неизбежность возможной и ожидаемой женитьбы заставила ее присмиреть и молча наблюдать и за танцем, и за сыном. Невооруженным глазом было видно, что Заят сражен наповал красавицей, хотя и избалован он был вниманием и девушек-ровесниц, и старших одиноких вдов-солдаток. Каждая была готова броситься ему на шею, но он пока не проявлял особого внимания ни к одной из селянок, чем вызывал тревогу матери, – ей хотелось быстрее отделиться от уже большой семьи Ислама и, как положено, вольготно жить в семье младшего.
После концерта и награждения победителей сельчане разошлись по домам, а молодежь устроила танцы в пришкольном клубе. И не знала Зухра, что Заят на танцах познакомился с этой плясуньей, звали ее Рауза, весь вечер крутился возле нее и пошел провожать до деревни Ботай, что за семь-восемь километров от Худайбердино.
Скоро пришло время покоса. Лето выдалось солнечным, покосные поляны заросли непроходимой, густой, пахучей, высотой по пояс травой. Зухра, Ислам, Заят и Салима с раннего утра уходили косить, старшие дети нянчились с младшими. Заят с Исламом с азартом косили наперегонки:
– Сейчас я тебе пятки подрежу, агай! Ты там в своем городе разленился, разжирел, забыл, что такое косить! Еле косу в руках держишь!
– Попробуй догони, салага! Столько, сколько я скосил, пока ты в колыбельке лежал, тебе и не снилось! – И они, шутя и балагуря, успевали проходить по два ряда, пока женщины прокашивали по одному.
Заята было не узнать. И так веселый пересмешник и балагур, легкий на подъем и всегда светящийся доброй улыбкой, он как будто зарядился тройной энергией. Косил без устали широкими прокосами. Если все косили, для экономии сил прижимая локти к бокам, то он – на вытянутые руки, и потому за раз скашивал ряд в полтора раза шире обычных. Он шел по полю, как трактор, скошенный им вал выделялся среди остальных и шириной, и высотой.
Когда пришла пора собирать ряды и копнить, то и тут он орудовал вилами так, что за ним еле поспевали подбирающие граблями остатки сена женщины. А на стог играючи закидывал по полкопны. Тут же по дороге домой, раздевшись, плескался в холодной речке, смывал всю сенную труху и пот, быстро поужинав дома, улетал на свидание. На следующий день, как ни в чем не бывало, опять так же задорно носился по полю.
Все же в доме заметили, каким переменчивым стало его настроение. Если раньше он был душой семьи – шутил, все делал с любовью и удовольствием, возился со своими племянницами, то теперь он мог долго молчать, да так, как будто его здесь вовсе нет. То наоборот – мог закружить дочерей Ислама в каком-то радостном безумии.
Как-то Зухра, сидя за прялкой, наблюдала, как он помог спрятаться самой младшей племяннице – ловко засунул ее в фанерную крышку от швейной машинки и, как ни в чем не бывало, поставил ее на привычное место. Зухра вспомнила, как сосед Ямлих также спрятал ее в осиновую заготовку бочки, и от нахлынувших воспоминаний и, чтоб не выдать секрет прятавшейся, прикрываясь платком, кое-как подавила смех. Старшие долго искали свою сестренку, да так и не нашли, сдались. И когда Заят осторожно приподнял крышку, то все расхохотались – девочка, аккуратно свернувшись калачиком, сладко сопела, и ей не было никакого дела до сбившихся с ног, уставших и недоумевающих сестер.
Однажды он чуть не отправил их на тот свет. Знал, что русские очень любят грибы, и решил ими угостить домашних. Когда дома не было
