на Зухру, как будто взвешивая, говорить или не говорить, и все же решилась: – По всем статьям она хорошая невеста, и говорят, полюбили они друг друга, прямо как Козы Корпеш и Баян Сылу.
– Ну и что же тебя не устраивает? Пусть любят. Я вот лишилась из-за этой проклятой войны любимого человека и всю жизнь страдаю, так пусть хоть они, дети наши, будут счастливы, – выпалила Зухра, пытаясь и защитить сына, и оттянуть время неприятной минуты, но не получилось…
– Так-то оно так, подруга, но ты просто не знаешь подноготную жителей Ботая, нет, я не обо всех… Но вот ее отец… – И Фатима, вся передернувшись, немного помолчала, как бы подбирая слова, и продолжила: – Сама знаешь, какое время мы все пережили, вот и вас не пожалели – раздели, разули, и ушли вы в наши дебри. И у моего Байдаулета семья без ничего осталась. А кому от этого хорошо? Лучше стали жить?
– Да это все понятно, пережили мы это все, выжили, но при чем здесь Заят и его Рауза?
– Ну так вот… Сама знаешь, в то время хоть и трудно всем было, но в основном все старались оставаться людьми. Старались хотя бы не навредить своим. А были и те, что, наоборот, топили всех себе неугодных…
И тут Зухра вспомнила того самого вожака комсомольцев Хабира из степного Мырзакая. Вроде бы свой был, так же рос в нужде, как и все, был очень скромным, уважительным к старшим. Вызывал у всех симпатию, но этим и воспользовался – чтобы расти дальше, втереться в доверие начальства, скольких людей погубил! Вынюхивая, расспрашивая, подглядывая, строчил такие доносы, что безвинных людей без суда и следствия отправляли на верную гибель.
– Хаблетдином его зовут, – продолжила, мрачнея, Фатима, – из самой бедной семьи он, родители жили чуть ли не в землянке. Ну и как тогда водилось, после революции стал самым главным комсомольцем – везде первый, на всех собраниях первый. Заметили его наверху, пригласили на учебу в учительские курсы, стал учительствовать… Вроде бы все хорошо, но невзлюбили его сельчане, говорят, что… что в деревне он первый стукач…
За долгим и неприятным разговором не заметили, как уже стемнело, хозяйки, подоив коров, отпустили их на волю. Озолотив вершину одинокой сосны на горе, ушло за горизонт солнце. Зухра шла домой вся потерянная. На нее нахлынули все уже забытые обиды на новую власть. Ведь вроде бы все правильно было задумано – новая власть за равенство и справедливость, все, как в Коране, – жизнь должна быть справедливой, все люди на земле сотворены для счастья, только не греши, живи праведно. Такую справедливую жизнь и хотели построить коммунисты. Но откуда взялись эти Хабиры, Хаблетдины? Как можно было донести на родителей своей жены? Разве это по-божески? Пусть это не доказано, пусть и не доказаны другие случаи неожиданных визитов властей к сельчанам, когда они без труда находили улики неблагонадежности и упекали лучших людей в Сибирь? Но людская молва не вырастает из ничего, других же не подозревают в этом, значит, нет повода? И Рауза – дочь такого человека! И ведь семья-то эта сейчас всеми обходится стороной – никто их не приглашает в гости, и они никого не зовут.
«Вот представь себе, Зухра, – звучали в ушах назидания Фатимы, – большая у них семья, у Раузы три старших брата, есть и помладше. Сыновья красавцы, девушки деревни сохнут по ним. Но ни один родитель не даст согласия своим дочерям на брак с ними – они как проклятые. А Заят, любимчик твой, женится на его дочери!»
Зухра пришла домой, готовая тут же запретить сыну эти свидания, но опоздала, он уже опять улетел к ней и приплетется только утром.
Все следующее утро Зухра, поджав губы, вся ушедшая в себя, ни с кем не разговаривая, терпеливо ждала, когда все соберутся за утренним чаем. Сноха Салима, подоив коров, процедив свежее парное молоко через марлю, готовилась его кипятить, попутно снаряжая сепаратор и собирая на стол. Щебечущие внучки, заправив постели, умылись и помогали маме. Заят, как обычно, спал на сеновале.
– Ислам, – повелительно начала Зухра, – разбуди Заята, пусть идет за стол, разговор есть…
После завтрака, когда все, дружно сложив ладони лодочкой, вслед за Зухрой поблагодарили Аллаха и провели ладонями по лицу – «Аллах акбар», Зухра, знаком показав всем сидеть, начала долгий и трудный разговор.
Для всех домашних, которые души не чаяли в Заяте, речь Зухры была неожиданной и тяжелой. Девочки испуганно сбились в углу нар и таращили и так большие глаза, глядя на то, как их бабушка начинает наседать на сына. Трепетали от ее строгого, не терпящего возражений тона, такой они ее еще не видели. Никогда ранее она так не вела себя с сыном, наоборот, всегда, только довольно улыбаясь, поощряла его добрые поступки, с удовлетворенным видом поглаживая мягкими ладонями отполированную до блеска сделанную им мебель, довольно цокала языком, и все ее существо пронизывала гордость за него. А тут…
Высказав все, что хотела, она отрезала:
– С сегодняшнего дня забудь дорогу в Ботай! – Заят сидел у печки, весь съежившись, на нем не было лица. – Не пущу, поперек дороги твоей лягу, не пущу! Не быть тому, чтобы мы породнились с этой семьей!
– А что случилось, мама? – вмешался старший Ислам. – Что не так с ее семьей?
– Сынок, вот почему мы оказались здесь? Почему нас выгнали из нашего большого хорошего дома да все до ниточки забрали? Почему вы чуть не умерли от голода, когда ютились в клетушке без окон и печи? Почему мы с папой твоим покинули родной Мырзакай, родню там оставили и все здесь начали заново на пустом чужом месте? Мало вы настрадались вместе с нами?!
– Время такое было, мама…
– Нет, не время, сынок, не время! Это все люди! Не зря башкиры говорят: «Заман боҙоҡ түгел, әҙәм боҙоҡ» («Не время злое, человек зол»). Это вот из-за таких, как ее отец Хаблетдин, мы все пострадали! Все наши мучения, беды – все из-за таких нелюдей! – От нахлынувших воспоминаний Зухру затрясло. Все, что она старалась забыть, как страшный сон, всплыло перед глазами, и обида захлестнула ее черной волной. – Ты забыл, как твой отец с любовью и терпением мастерил для твоего будущего коня упряжь, такой я ни у кого и нигде не видела? Забыл? Он же видел тебя в будущем крепким хозяином. Готовил все для тебя – наследника. А они… Без стыда и совести, и глазом не моргнув, все забрал этот Тимербака. Кто ему позволил присваивать себе чужой труд?!
Все в доме затихли. Не только от того, что была
