«Не дури, Заят. Не зли маму, смирись. Иначе сам за тебя возьмусь…» И он, скрежеща зубами, терпел.
Рауза же, когда Заят в условленное время не пришел, догадалась сама, и ее женское сердце подсказало, что не зря она боялась, не зря предупреждала любимого о возможном исходе. Чувствовала она, что все так и произойдет, и ничего поделать не могла. Да и позже дошли слухи, что Заяту мама запретила их встречи. Она тихо по ночам плакала… Ей оставалось только вспоминать, как волшебный сон, эти встречи с необыкновенно нежным и чутким Заятом…
К концу августа, когда уже все стога в лесу были огорожены и на сеновале был достаточный запас на первое время, Зухра, чтобы Заят совсем выбросил из головы Раузу, заставила старшего отвезти его в Белорецк. Там Ислам пристроил Заята на обучение в фабрично-заводское училище (ФЗУ) и поселил в общежитие, что было при этом училище.
Через два года он вернулся, и не один. Рядом с ним недоуменно, презрительным взором окидывая простое убранство деревенского дома, с округлившимся животом, стояла молодая жеманная жена.
– Исенмесез, – робко прошептала она на татарском, здороваясь, пряча лицо за плечо Заята.
Делать нечего. Молодую семью пристроили в освободившийся дом зятя. Семья Сагили после назначения ее мужа директором восьмилетней школы переехала, их дом пустовал. Как и положено, забрав свое имущество из дома старшего сына, Зухра стала жить с молодоженами.
Но с первых же дней не заладилась их совместная жизнь. Не о таком мечтала в своих грезах Зухра, не к такой жизни воспитывала и растила сына.
– Заяяят, не могу я жить в этой дырееее, не могууууу. Куда ты меня привееееез, давай уедем обратно в город! – дни и ночи голосила невестка и, обхватив свой большой живот, картинно каталась на широких нарах.
Зухра все это терпела, надеясь на то, что вот родит она и ребенок свяжет ее с мужем и привыкнет к жизни в деревне. Пыталась приучить ее к обязанностям деревенской хозяйки. Заят же, обязанный жить с мамой, лишь от досады, чтобы не слышать этот вой, убегал из дома к друзьям.
Через полгода родила она сына, но и это сноху не успокоило. Она все время сидела, прижав ребенка к себе, в позе мученицы, вечно в слезах, причитая о несчастной доле. Иногда, доведя себя до экстаза, распахивала окно, выходящее на улицу, и во все горло голосила:
– Заяяят, не хочу здесь жиииить, Заяяяяят, умру я здесь! Людиииии, помогитеееее, умираю!
«Вот и добилась она своего, – думала Зухра, слезая с лестницы, ведущей в сеновал со спящим Заятом, – вот и убегает от нее муж». Заходить в дом уже и не хотелось. Разве дождешься горячего утреннего чая, как в доме старшего Ислама? За цветастой шторой, отделяющей дом от супружеской кровати, раздался плач внука, и тут же к детскому присоединился ненавистный вой невестки.
А тогда Заят в городе вначале всецело отдался учебе. Ему нравились все заводские механизмы, управляться которыми их обучали. Имея опыт работы на ножном древесном токарном станке, он быстро освоил настоящий токарный и стал лучшим в группе. Все он делал для того, чтобы притупить боль от разлуки с Раузой. Вначале был нелюдимым затворником, но постепенно город вовлек его в круговорот молодежной жизни. Все девушки, жившие в общежитии, жаждали его внимания, но шустрее всех оказалась эта. Она ловко расставила вокруг него сети, отвадила всех возможных конкуренток и как-то в праздник добилась своего – захмелевший и безвольный Заят оказался в ее постели. И когда Ислам приехал навещать Заята, она умудрилась сообщить ему, что ждет ребенка и что, мол, он и не думает на ней жениться.
Согласившись на все, Заят поставил перед ней условие: женюсь, если поедешь со мной жить в деревню, потому что обязан жить с мамой, я младший сын. Так они оказались в деревне.
Когда здесь быт совсем не заладился, нежеланная жена вовсе не была готова к жизни в деревне, его опять нестерпимо потянуло к Раузе. Если еще летом отвлекал покос и летние хлопоты, то грустной осенью как-то он под предлогом охоты, взяв у соседа Ислама Расуля ружье, пошел в лес, и его ноги сами понесли в Ботай.
Это было время, когда уже с деревьев холодные ветры смели охристо-желтый наряд, деревья стояли голые, лишь желтели низкие кустарники и склоны гор, укрытые от холодных порывов ветра. Лес пах прелыми листьями, сухой травой и пряным запахом уже осевших и потемневших стогов и ждал снежного покрывала.
Ни на что не надеясь, Заят по привычному крюку обошел деревню, постоял у тех берез, где некогда они, счастливые, сидели обнявшись, и, чтоб никому не попадаться на глаза, влез в чащу кустарников у ручья и оттуда стал наблюдать за домом Раузы. Долго он ждал, от обездвиженности продрог, начинал на месте топтаться и подпрыгивать. И вот уже перед сумерками увидел, как она вышла на зады двора в огород, что-то там поделала и встала, опершись об изгородь. Долго смотрела в сторону ручья, горы, где они посиживали, и ушла обратно. Внутри Заята все затрепетало, он хотел кричать, звать ее, но ничего уже поделать было нельзя. Он еще подождал, надеясь на то, что, может, она придет за водой к ручью, но уже совсем стемнело, и он понуро зашагал домой. Было совсем поздно, заходить в дом он не стал, а, укрывшись чем попало, завалился спать на холодном сеновале.
Пришел ноябрь, все семьи, как водится, к седьмому ноября подремонтировали, помыли и прибрали свои дома, подбелили печки, наготовили яств, в деревянных кадках зрела ядреная пахучая медовуха. На крыше школы взвился красный флаг, фасады школы и магазина украсили лозунги на красном кумаче – «Да здравствует 42-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!». Освежив всю округу, выпал первый снег.
Заят все это время думал, как бы вызвать Раузу на встречу, и, когда шел мимо школы, увидел киноафишу – «Ленин в октябре», коряво, кое-как написанное фиолетовыми чернилами объявление, и внизу мелкими буквами: «На башкирском языке». К ним в деревню раз в месяц приезжал с Ботая киномеханик. Пару часов поколдовав над движком, дающим ток, он его заводил, и над всей деревней раздавался стрекот мотора, распугивая пасущихся лошадей, коров на выпасе, суетливые стада овечек и радуя сельчан тем, что сегодня в школьном кинозале будет кино. Вот с кем он передаст записку.
В последнее время он часто уходил на охоту, чтобы на самом деле развлечь себя выслеживанием глухарей и тетеревов и убежать от надоевшей, вечно ноющей жены. И на самом деле часто приносил добычу. Поэтому его уход в лес всем стал привычным.
