старших и самой Зухры, совершенно не зная, что грибы бывают съедобными и ядовитыми, набрал в лесу ядреных мухоморов. Поджарил их с картошкой на сметане, и все с удовольствием уплели это необычное блюдо. К приходу Зухры домой уже все лежали где попало, в бреду. Увидев остатки мухомора, Зухра быстро смекнула, в чем дело, и стала всех отпаивать молоком. Вырвав все съеденное и провалявшись несколько дней в постели, дети потихоньку приходили в себя и после взахлеб рассказывали, какие они видели яркие, красочные, фантастические видения.
– Бабушка, – верещала вторая по возрасту Галима, которую Заят называл просто «Хрю-хрю», – когда ты подходила ко мне, то была огромной-преогромной, твои волосы светились, обсыпанные разноцветными звездочками. Ты все делала медленно-премедленно, а говорила так, как будто пластинку на патефоне руками придерживают!
– А я видела, как по дому скачут разноцветные лошадки, они проходили сквозь бабушку! – подхватывала старшенькая Закия, ее за маленький рост, худобу и белую кожу Заят называл «Яз куяны» (весенний зайчик). – Наш дом то казался большим, стены были далеко, и бревна все светились, то казалось, что они приближаются и раздавят меня, а вокруг бабушки расцветали огромные светящиеся цветы!
Покончив с покосом, Заят нетерпеливо ждал, когда, завершив домашние хлопоты, приодевшись, наконец можно будет опять бежать за восемь километров на долгожданное свидание. А одевался он теперь особенно тщательно. Его брюки всегда были идеально подогнаны им же по фигуре, безупречно отглажены. Рубашки слепили белизной. Ботинки начищены до блеска. Он не выходил из дома, пока не убеждался в том, что на поверхности его одежды нет ни одной соринки. Все удивлялись – откуда у деревенского паренька такая тяга к щегольству? Он и задавал ровесникам некую планку – многие пытались ему подражать.
И вот уже, перепрыгнув через ручей, что, весело журча, течет поперек дороги, пройдя через прохладную тень от кустарников ольхи, он вырывался на освещенную солнцем длинную поляну, нырял в осиновый лес и, не чуя под собой ног, почти бежал к полюбившейся Раузе. Он шел так быстро, как только мог, но ему все время казалось, что земля, наоборот, отталкивает его назад и тормозит его стремительное продвижение вперед.
Чтобы его не увидели знакомые-ровесники и не тратить на них время, он обходил деревню Учказе, делая небольшой крюк, хоть и неудобно было пробираться по бездорожью. После деревни шагал по дороге, что шла вдоль ровной долины реки Зилим. Она протекала мимо ее деревни. Но и здесь его ждало нежелательное препятствие – прямо по дороге к дому Раузы жила его старшая сестра Зайнаб, которая очень скучала по родным и всегда хотела их видеть. Но, как бы ни любил он ее, в его планы не входило долгое сидение за ее чаем, за пересказами несущественных деревенских новостей. Поэтому он опять совершал крюк, обходя большую полулысую гору, что возвышалась над деревней, и подходил к огороду дома, где жила семья Раузы, с тыльной стороны деревни. И здесь уже в наступившем полумраке, затаив дыхание, ждал, когда она, закончив вечернюю дойку и освободившись, вырвется и незаметно пройдет к спрятавшемуся за оградой Заяту.
Потом они долго будут бродить вдоль ручья – поильца деревни, заберутся на гору и, обнявшись, будут сидеть под большими березами. Вокруг, на склоне горы, шепчется все живое – пахнет душицей и зверобоем, спелой клубникой, допевают свои песни кузнечики, пищат надоедливые комары. Проходила ночь, и когда уже начинало светать, уставшие от любовного томления, взаимных уговоров и маленьких обид, они прощались. Заят шел обратно, уже не скрываясь, так как все уже давно спали. Дорога обратно в темноте казалась уже длинной и скучной, так как еще дня два-три нужно было ждать очередного условленного свидания… Заят заваливался спать на сеновале, когда хозяйки уже просыпались к утренней дойке.
2
В теплый летний вечер Зухра шла домой, воодушевленная и умиротворенная тем, что, несмотря ни на что, традиции мусульман не умирают. Только что в доме лучшего лесоруба Габидуллы мулла Мухтарим провел обряд имянаречения. Мулла пригласил туда Зухру со словами:
– Зухра, стар я уже. Скоро призовет к себе Аллах. И хоть не приветствует сейчас нашу веру государство, но все равно народ старается чтить традиции дедов и прадедов. Ты единственная здесь, знающая Коран, поэтому после меня, хоть ты и женщина, придется все это взять на себя… Поэтому будь со мной во всех случаях, учись…
Она шла по большой улице мимо дома Байдаулета, когда из окна ее окликнула уже овдовевшая Фатима. Не зря в свое время она плакала перед проводами сыновей на фронт – живым, но покалеченным вернулся только младший, Тагир. А муж недолго прожил после войны – надорвался от тяжкого труда вместо молодых, ушедших на фронт, тяжело пережил гибель сыновей и послевоенный голод, да через пару лет слег и помер.
– Зухра, что-то ты совсем забыла мой порог, как сын с городу привез сепаратор, так и не нужна я стала. Заходи, хоть чаю попьем!
За чаем по привычке они погоревали об ушедших из жизни мужьях, вспомнили сыновей хозяйки, поплакались, а вспомнив смешное из прошлой жизни, – смеялись. Но, когда Зухра уже, поблагодарив хозяйку, собиралась уйти, Фатима ее остановила:
– Постой, я не успела тебе сказать самое главное, сядь, пожалуйста. – У Зухры от ее серьезного тона и от предчувствия какой-то беды внутри похолодело. – Сын твой Заят ох и мастеровитым вырос, прямо загляденье! А светится-то, как солнышко, – встретишь его на улице, как улыбнется, так и жить хочется, так светло на душе становится! Как вспомнишь, каким бутузиком маленьким был, когда вы жили на кордоне. Помню, было ему годика три, когда только-только недалеко от вашего барака на открытом пригорке дала завязи лесная клубника. Заят нарвал их подряд, а они еще совсем зеленые были, и, уложив в подол рубашки, важный такой, несет к бараку. Я ему говорю: «Зачем нарвал, они же еще не созрели?», а он, не глядя на меня, на полном серьезе: «Сварю да съем»…
– Не томи, Фатима, любишь ты вокруг да около, говори, что он натворил?
– Пока еще не натворил, но может. – И Фатима, испытующе посмотрев на подругу, выдержала паузу. – Да я не стала бы вмешиваться, но не чужие вы мне. Ты же все помнишь, как мы вас приняли, как дружили наши мужья, и дети твои мне не чужие…
– Да говори уже, Фатима, не томи!
– Ты хоть интересовалась, с кем дружит твой младший?
– Что, совсем испорченная, никудышная, что ли? Видела ее только раз, вроде бы ничего.
– Да нет, наоборот, она-то очень хорошая. Трудолюбивая, скромная. Ни на кого до твоего Заята не смотрела… – Фатима глубоко вздохнула, еще раз испытующе посмотрела
