поместили его на кровать, а когда зажгли свет в комнате, лицо его выглядело бледным, словно усилия полностью вычерпали из него всю кровь. Грудь его то яростно вздымалась, то опускалась вниз. Он в утомлении прикрыл глаза, затем застонал, но всё же смог побороть боль и погрузиться наконец в молчание. Остальные члены семьи стояли рядами за его постелью, боязливо уставившись на него. В конце концов Амина не выдержала и дрожащим голосом спросила:
— Мой господин в порядке?
Он открыл глаза и некоторое время смотрел на лица присутствующих. На какой-то миг даже казалось, что он не узнаёт их. Затем он тяжело вздохнул и почти неслышно сказал:
— Да. Слава Богу…
— Поспите, господин мой… Поспите, вам нужен отдых…
До них донёсся звонок в дверь, и Умм Ханафи пошла открывать. Оставшиеся перекинулись вопросительным взглядом, и Камаль сказал:
— Это, видимо, пришёл кто-то из Суккарийи или Каср аш-Шаук, чтобы убедиться, что у нас всё спокойно.
Его предположение оказалось верным, и в комнату сразу же вошли Абдуль Муним и Ахмад, а вслед за ними Ясин и Ридван. Они приблизились к постели хозяина, поприветствовав остальных. Отец безучастно посмотрел на них, словно не в силах произнести ни слова, и ограничился тем, что поднял свою тощую руку в знак приветствия. Камаль рассказал им вкратце, какую тревожную ночь испытал на себе отец, а Амина шёпотом сказала:
— Ужасная была ночь, не приведи Господь…
Умм Ханафи добавила:
— Он немного утомлён движением, но здоровье вернётся к нему после отдыха…
Ясин склонился над отцом и сказал:
— Вам нужно поспать. Как вы сейчас чувствуете себя?
Отец пристально посмотрел на него мутным взором и пробормотал:
— Слава Богу… Я чувствую усталость в левой половине тела…
Ясин спросил:
— Вызвать вам врача?
Отец с досадой махнул рукой и прошептал:
— Нет, мне будет лучше, если я посплю…
Ясин сделал знак присутствующим удалиться и сам немного отступил назад. Отец меж тем приподнял свою худую руку ещё раз на прощание, и они вышли из комнаты по одному, за исключением Амины. Когда они собрались в гостиной, Абдуль Муним спросил своего дядю Камаля:
— Что вы делали? Мы вот бросились в комнату для гостей во дворе.
Ясин тоже сказал:
— А мы спустились к нашим соседям, что живут на первом этаже…
Камаль тревожно произнёс:
— Усталость подорвала силы папы…
Ясин заметил:
— Если он поспит, то силы вернутся к нему…
— А что мы будем делать с ним, если начнётся новый воздушный налёт?!
Никто не ответил на его вопрос, и нависло тяжёлое молчание, пока Ахмад не сказал:
— Наши дома уже старые и не смогут пережить воздушных налётов…
В этот момент Камалю захотелось рассеять мрачное облако, окутавшее их и действовавшее на нервы, и выдавливая из себя улыбку, произнёс:
— Если наши дома будут разрушены, то с нас довольно и той чести, что сделают это с применением новейших научных способов…
37
Не успел Камаль проводить гостей до входной двери и повернуть назад к лестнице, как сверху до него донёсся тревожный шум. К нервному напряжению добавилось ещё одно горе, и он понёсся по ступеням наверх. Гостиная была пуста, а комната отца закрыта. Гул голосов шёл как-раз из-под дверей этой комнаты. Он бросился в комнату, толкнул дверь, и вошёл. Он ожидал увидеть здесь то, о чём по сути отказывался даже думать. Мать хриплым голосом закричала «Господин мой!», а Аиша страшным голосом взывала: «Папа!», Умм Ханафи же словно гвоздями была прибита к изголовью постели. На Камаля напало чувство отчаяния, ужаса и грустной капитуляции: он увидел, что нижняя часть тела отца покоилась на кровати, тогда как верхняя часть была в руках матери, сидевшей у него за спиной. Грудь его вздымалась и опускалась чисто механически, и ещё непонятный звук не от мира сего — странный предсмертный хрип — доносился изо рта его. В открытых глазах стоял какой-то новый затуманенный взгляд, невидящий и не выражавший никаких чувств, боровшихся внутри. Ноги Камаля, подошедшего к постели, были прикованы к полу, язык словно свело, а глаза пристального уставились на отца. Он не находил слов, чтобы сказать что-то, или сил, чтобы что-то предпринять, испытывая подавляющее чувство абсолютной беспомощности, абсолютного отчаяния и абсолютной собственной ничтожности, словно потеряв рассудок, если бы только он не понимал, что отец его прощается с жизнью. Аиша перевела взгляд на Камаля, искоса посмотрела на лицо отца и воскликнула:
— Отец, это Камаль, он хочет поговорить с вами!
Ум Ханафи прекратила наконец своё непрерывное бормотание и сдавленным голосом произнесла:
— Приведите врача!
Мать сердито застонала:
— Какого ещё врача, дура?!
Затем отец попытался сделать движение, словно для того, чтобы сесть, и грудь его стала судорожно сжиматься в конвульсиях. Он вытянул указательный палец правой руки, затем палец левой руки, и когда это увидела мать, лицо её сжалось от боли, и она наклонилась к его уху, громко произнеся свидетельство о том, что нет Бога, кроме Аллаха, и что Мухаммад — посланник Его. Она продолжала повторять эту фразу до тех пор, пока руки его не стали вновь неподвижны. Камаль понял, что отец его больше не в состоянии произнести ни слова, и потому просил мать произнести свидетельство о единобожии вместо него, и что суть этого последнего часа в жизни так и останется теперь нераскрытой тайной: было то болью, ужасом или трансом — тут уже не угадаешь. Но в любом случае, это не может длиться бесконечно, ведь такой момент был слишком важным и значимым, чтобы считаться обыденной частью жизни. Несмотря на то, что нервы Камаля расстроились от такой сцены, он стыдился самого себя за то, что даже в такой момент
