Шакира, и, значит, были у меня на это причины. И ты думаешь, что я изменилась, что готова броситься тебе на шею! Не бывать этому, Ахат. Переночуй и возвращайся.
– Нееет, Зухра. Я столько сделал, чтобы найти тебя. Пешком прошел по заснеженным дорогам, от волков спасался и уж на этот раз не отступлюсь, как тогда. Собирайся, пошли со мной, прошу тебя!
– Ты же меня знаешь, я не меняю свои решения, да и решать и думать тут нечего. Моим даже не заикайся об этом, не позорь…
Ахат весь почернел, заскрипел зубами, глаза налились кровью. Опять между ними Шакир! Он и мертвый не дает сблизиться с Зухрой! У него застучало в висках и, как будто потеряв разум, от обиды стал рассказывать о том, о чем молчал все эти годы с революции.
– Зухра, родная моя! Ты не знаешь, на что я был готов ради тебя! Я безумец! Не пойдешь за меня, так узнай от меня эту правду. Я это сделал только с надеждой, что ты будешь моей… – Он замолчал, собираясь с духом. Зухра застыла. С трясущимся подбородком, едва подбирая слова, он продолжил: – Мы шли в очередную атаку, Шакир был впереди меня, а рядом и сзади никого… и тут… как будто сам бес меня попутал… Я подумал – не станет его, и ты будешь моей. Я долго колебался и… выстрелил ему в спину…
Часть 2
Терпение – ключ от рая
1
Салима, привыкшая всю жизнь чутко спать, вслушиваясь, не заголосит ли громко ребенок в колыбельке, не дай бог разбудит домашних, не пропустить бы отел коровы, иначе замерзнет теленочек в апрельском стылом сарае или… Да мало ли чего приходилось бояться в большой семье, где к тому же и двор полон скотины. А в эту, уже третью, ночь просто устало дремала, часто вскакивая на громкие стоны и вскрики свекрови Зухры. В свою сотую весну она уже три дня ничего не ела, впадала в беспамятство, бредила, часто пыталась вскочить и куда-то идти:
– Ой, чего это я разлеглась-то? Надо же пойти муку просеять, скоро папа вернется…
Или все звала тех, чьи имена Салима за более чем пятьдесят лет совместной жизни никогда и не слышала, а иногда чуть слышно шептала: «Белые степи… Белые степи…»
Уже три года как не стало Ислама. Когда он умирал, Зухра еще в полном сознании прочитала над головой угасающего сына «Ясин», мужественно перенесла все тяготы похорон, и вот постепенно память ее стала ослабевать – узнавала только тех, с кем прожила большую часть жизни.
Салиме несладко было жить бок о бок с требовательной и строгой свекровью. Хоть и много было на нее обид, всякое пришлось терпеть, но вся жизнь, со всеми радостями и бедами, пройдена вместе, и, прислушиваясь к ее горячечному бреду, Салима вспоминала…
* * *
– Слава Аллаху, пережили мы послевоенный голод и есть что поесть и чем угостить гостей. Хоть и не жируем, но и от голода не пухнем. Только-только народ вздохнул, а то ведь какая напасть была – хуже, чем в годы войны пострадали. – Вытирая вспотевший от горячего чая лоб, поправляя тугие кольца черных с проседью кудрей, говорил Искандер-агай, брат матери Салимы.
– Да уж, натерпелся народ. Столько счастья было после победы, думали – все, заживем теперь, а тут опять испытание. Эхе-хе, отведи от нас, господь, впредь такие горести. Как там у вас в Худайбердино, давненько не был у вас, – не спеша потягивая из блюдечка чай, спросил Ахметша, отец Салимы.
– Да ничего, леспромхоз начал работать, как до войны. Полноценные бригады составили, за рабочими из Зигазы машина приезжает, развозит всех по делянкам. В магазине можно кое-что купить. Выжившие, как я, на войне опять взялись за хозяйство. Вот уже и детки малые народились. Вот поэтому-то я и заехал к вам из Тукана, крюк такой сделал. Про дочку вашу Салиму хочу поговорить.
Возящаяся на кухне Салима насторожилась, всегда молчаливая и покорная мама Хаспиямал удивленно уставилась на брата – уж не сватом ли он заделался? Тем временем Искандер продолжил:
– Вы же знаете: у нас в деревне ясли, и прямо беда там – ни одна няня не может справиться с работой. То одна совсем детей не жалует, другая неряха деревенская, то грубиянка попадется. Одна совсем уж наивной простушкой оказалась – уложила детей спать и сама, бестолковая, домой. А Салима у вас выросла очень работящей, старательной и чистоплотной, вижу – детей очень любит. Давайте ее устроим туда нянечкой, зарплату она будет получать, и вам легче будет. Чего ей дома сидеть? Выросла уже.
Ахметша же, привыкший в минуты задумчивости поглаживать седую бороду, с ответом не спешил. Морщины на его высоком лбу то разглаживались, то опять собирались в складки. Большие проницательные глаза сузились, образовав в уголках лучевидные морщинки. Он допил остатки чая, перевернул чашку, аккуратно положил ложечку на блюдечко. Посмотрел на жену, на дочку, цыкнул на расшалившихся во второй половине дома младших.
– Да, дети растут, и конечно, лучше, когда они, не мыкаясь, вовремя находят свое место в жизни. Хоть и первая помощница она у нас, но когда-то надо свою жизнь начинать. А где она будет жить?
– Пока у нас поживет, где десять, там и одиннадцать. А там посмотрим.
– Как ты, доченька, готова поработать, без нас пожить?
Салима думала недолго. Хоть и было ей всего шестнадцать, но ее уже беспокоило то, что до сих пор сидит дома. Старшие сестры давно живут в городе, работают, а она куда пойдет со своими четырьмя классами? Война, будь она неладна, не дала возможности дальше учиться. А тут – работа, да в знакомой с детства деревне, в доме близкой родни.
Сборы были недолгими. Мама собрала в узел одежду. Отец прочитал на дорогу молитвы, приобнял ее:
– Повзрослела ты уже, доченька, справедливо говорят: время руками не удержишь. Всему у своей мамы научилась, благочестивой и смиренной выросла, будь всегда такой. Знай: как ты отнесешься к людям, так и они тебе ответят. Уважай старших, помогай им. Да что я тебе назидания читаю? Ты сама все прекрасно знаешь, верю, не подведешь, работай на совесть…
Мама крепко обняла дочь, пустила слезу. Знала, что без самой быстрой, шустрой, все понимающей с полуслова помощницы ей придется туго. Но и понимала, что удел дочерей, их счастье в чужом доме. И чем быстрее совьют они свое гнездышко, тем лучше.
Дядя Искандер отвязал лошадь от коновязи, развернул телегу. Старшая сестра и отец с мамой остались у ворот, младшие долго бежали за отъезжающими. Братик, как и положено мальчикам, держался мужественно, а сестренка плакала.
Дорога пошла на подъем, въехали в березняк, за поворотом остался родной
