– Волен от службы, хожу везде, говорю о войне в землях чунчу и мýсу.
– Это нельзя, Рока-кáнут! Участь твоя будет горькой, – вернулся к портшезу инка. – Помню, ты спас меня. Я послал тебя в школу, ты учил мудрость счёта, позже – и на войну, чтоб ты, бывший раб, жил лучше. Но, вижу, ты, еретик. Ты дерзостно говоришь со мной, богохульствуешь, и к тому ж много думаешь. У нас есть кому думать. Ты, знаток счёта, будь при своём счётном деле… В общем, одумайся и воспользуйся своим даром, как и моим к тебе отношеньем.
Носильщики ушагали.
День спустя, на рассвете, туман, курясь, открывал подле башен жрецов за обрядом. Солнце был встречен гимном.
В Куско глашатаи объявили:
– Тýпак Йупанки, Набольший Господин, Сын Солнца, Ясный День подданных! Мы Заступник и Благодетель, владыка над Четырьмя Краями! Мы, бог, велим, в честь Солнца три дня до праздника пить воду и есть лишь травы, жён избегать, огней не палить, поститься!
Империя погрузилась в тьму… Кроме трёх мест.
Ревёт в горах Урубамба. Между высот над городом – площадь с дворцами. Светит луна, в клиновидные окна разносятся звуки флейт; возгласы; бегают взад-вперёд слуги. По коридорам вповалку пьяные… А вот зал под соломенной кровлей с грубыми стенами. Все орут. На циновках – ссор, грязь, объедки. Чад, дым светильников тащатся сквозняками. На золоте в виде трона – муж лет седых. Он дремлет. Уши все в золоте, блёклая бахрома на лбу. По обрюзглой щеке к подбородку слеза течёт… падает в грязный подол.
Товарищи умолкают, и поднимается хищноликий курака с чашей в руке.
– Ольáнтай Инка, выпей! Мы твои слуги. Вот большой темник, любимец твой Пики-Чаки (под золотым табуретом дремал мужчина). Спит он, наперсник твой; его дед – гуанако. Вот Рау-Áнка, верховный жрец (глядя перед собой, стыл старец). Знает он язык звёзд, мудрость его бездонна; предок его – сам Солнце. Вот вождь Марýти (щёголь лет тридцати стукнул себя кулаком в грудь). Главный он крепостей; прадед его – удав. Вот Чара-Пума (близ говорившего великан в шкуре пил из кувшина). Свиреп он, как пума, полог над Урубамбой! Дикие перед ним – как кролики; предки его все пумы. Я – управитель Орку-Варанка. Мы, как разбили мы Пача Кýтека, поручил ты мне управлять страной Áнти, коей владеешь, а прародитель мой – ягуар. Другие вожди твои здесь. Нас много! Ты всех сильней. Ты – Набольший Господин!
– Пью с тобой, Орку… – Выпив, Ольáнтай велел петь певице. Все вожди сникли, а Пики-Чаки, едва началась мелодия, поднял голову.
Ушла, голубка, ушла, родная.
Голубка, где ты?
Тебя зову, не уставая,
Но нет ответа.
Звезда – моей любви имя.
На небе нашем
Её не спутаешь с другими!
Она всех краше!
Найти слова для взглядов милой
Не в силах разум!
Как будто утром взошли над миром
Два солнца разом!
Ольáнтай встал, шагнув от Пики-Чаки, который его удерживал за сандалию.
– Все вы! Марути! Орку-Варанка! – крикнул он. – Пусть придут ко мне áнти! Ядом пусть обольют гнев стрел! На Куско!! Сожжём его и повергнем! О, Коси-Кóйльур11, найду тебя, мёртвую иль живую!
Страшен был взгляд его, рост велик. Вожди съёжились, а Марути и управитель пали к стопам его, чтоб сдержать. Скован, как пик подножием, постоял Инка – и опустился на золотой табурет без сил.
Военачальники разошлись.
– Инка! – воскликнул старец, названный Рау-Áнка, глядя перед собой в стену. – Много лет минуло, как покрыл я твоё чело красною бахромой в честь Солнца. И стал ты инка. Не возвеличился ты, однако, в битвах, ни в делах государства. Нет у тебя наследника, нет династии, нет страны: ты царь верхней излучины Урубамбы. Необразованны твои слуги, дерзки. Войско твоё – всё вольница. Ты пастух вольных пум, лис из сказки, царствовавший над птицами.
– Смолкни! – щерился Орку-Варáнка.
– Знай, – старец поднялся, – надо взять Куско, восстановить обряды. Солнце, не пьющий кровь человеков, не подпирает миропорядок. Часты землетрясения, рушащие поля и горы. Ливни губят посевы. Мор истребляет люд. Полувек назад Пача Кýтек, раб, недостойный быть инкой, сел с твоей помощью на престол. С тех пор инки служат не Солнцу, отцу их, но семени Пача Кýтека. Должно тебе возвратить власть инкам! Шли послов в Паукар-тáмпу людям наместника Титу Йáвара, старшего айльу-панака, вступи в союз. Он рода старого, а не древнего, но пусть служит нам. Ты и он – господа Востока, сил у вас много… и проси помощи у лесных племён, наберёшь войско в сто, в двести тысяч. Тогда бахвалься! – И Рау-Áнка, сверкнувши подъушным диском, сел на скамью из золота.
Жгли огни в Паукар-тáмпу, сердце Востока, – что выяснил лекарь Лоро (в реальности соглядатай Как-Бишь-Его Сына Солнца). Приметил он вспышки в горах под городом. «Выведать и возвыситься!..» – ускоряли шаг мысли. Он, пройдя лесом, спрятался, чтоб следить.
В жреческих одеяниях, с факелами, стыли у лестниц, ведущих к трём входам в скалы, инки с косицами…
Затряслась земля и светила. Лоро вцепился в куст, чтоб не шлёпнуться; инки сели на корточки. Голосом необъятно-ущельным молвила Анти12:
– Верите? Внемлите?
– Верим и внемлем!
– Я Мать всего. Творец Мира – муж мой. Он мне доброе семя дал, злое семя, вялое семя. Солнце пришёл во мне бросить семя. Я родила Четырёх и их жён. Айар-Саука, плод Творца Мира, он дал Мир жизни. А Айар-Учу, плод Творца Мира, он дал Мир смерти. А Айар-Качи, плод Творца Мира, он дал земной Мир. А Манко Кáпак был семя Солнца, он дал познание трёх Миров. О, Титу Йáвар, правнук мой! Я дала тебе предков – дай мне потомков. Я, Анти, Мать твоя!
И жрецы завели детей в скалы. В плаче и стонах каменный топот ожил, потряс твердь… и удалился. Факелы гасли один за другим, рассеивались. Лоро кинулся прочь взволнованный и, подкравшись к наместникову дворцу, влез на дуб. За окном при факеле – Титу Йáвар с инкой-по-милости Йáкаком. Лоро, сжав губы, тщательно укрепил на сучке скользившую ногу. Слушай-подслушивай! Быть тебе рангом выше! Пить вместе с инками!
– Господин! День Матери-Анти! Целую пыль ног твоих в ликованьи!
– Правильно! – воспоследовал скрип. – Мать инков – Анти. Давным-давно предки, сойдя с гор, отняли у гривастых из древних кланов, чья мать Луна, власть их и город. Мать-Анти вынянчила не трусов!
О, не зевай, Лоро! тьма компромата!
Но заговорщики перешли на язык невнятный. «У инков имелся особый язык общения; остальные не знали его; давали его изучать лишь высшим, он был божественным». Дёрнувшись от досады, Лоро слетел вдруг с дерева и расшибся.
– …в Чунчу, – нёс Йáкак, – инка-панака мешали мне, и я всех их убил; затем подкупил туземцев, и я добился, что за ножи и тряпки выставят сорок тысяч. Заложники, что привел я, – якобы сыновья покорённых вождей, – бродяги, коих я вырядил Хромоногому. Пусть чванство тешит, вообразив, что Восток покорен. К нам расположится – и союз с дикими утаён будет… Вот, о отец мой, лама, давшая двойню службою тени твоей и подошвы с именем Йáкак!
– Всё ближе день, – скрипел голос, – в кой я верну венец, отнятый Пача Кýтеком! Род мой сядет на трон! Ты, Йáкак, сын от наложницы, будешь признан, клянусь, моим сыном от пáльи13, и, инка крови, получишь власть бóльшую, чем сейчас. Этого ты достоин за ум твой, смелость и верность.
– Раб твой!
– Но где ещё взять помощи?
– У Ольáнтая самозванца!
С улицы закричали. Выбежав и вернувшись, Йáкак поведал:
– Там лекарь Лоро! Мёртвый! На нём был знак соглядатая!
– Это измена… – наместник дёрнулся. – Погасить огни! Кончить службу Матери-Анти! Хватать!.. Допрашивать!!
Йáкак сжал пальцами фитили.
Свет горел в самом Куско, в спальне Дома Избранниц, где, наблюдая тень от светильника, слушая отдалённый стон, вздрагивали девочки. Дивна с распущенной косой первая. Мало ей уступала вторая, вдруг произнёсшая:
– Каждую ночь стонет. Кто это, Има-сýмак? Кто там?
– Инчик, посмотрим.
Кутаясь в ликли, выскользнули за полог. Просеменив вдоль склада, пахшего шерстью (делом затворниц являлся пошив для инков и для семей их), девочки оказались в улице, разделявшей Дом надвое – так велик он был! – под соломенной кровлей. Вслушиваясь в храп евнухов, вышли в сад, озарённый луной. Ножки мяли траву. Ручей журча тёк под древнюю стену. Они омочили лица и постояли.
– Инчик, время цветенья. Чувствуешь?
– Нет, ньуста.
– Не называй меня так. Все говорят: ты ньуста14. А кто отец мой, знают? Ньусты, все настоящие ньусты, знают свой род, все знают! Дочери Йáвар Вакака дряхлые, но отец наш, хвастают, инка чистый-пречистый. Дочери Пача Кýтека хвастают: наш отец потряс мир, покорил всех, начал династию. Это – ньусты. Я для всех ньуста, но я не знаю, кто мой отец и мать.
