Кáвас направился к стенке диких камней в лачугу. Очаг краснил шкуры слева, женщину справа, сыпавшую в воду клубни. Дым тёк сквозь крышу тёмной соломы; а на стропилах – вяленые тушки кроликов. Он, сев нá пол, сдвинул колени под подбородок.
– Ты, Сиа, не говоришь со мной. Раньше ты говорила.
– Кáвас, устала, язык не слушается, не знаю, что говорить. – Воткнув кувшин в угли, она позвала детей.
Кáвас сказал: – Накажут.
Женщина глянула на него. – За что?
– Таклей размахивал. Мол, за это. Но не за это. Я шёл, пел песню…
– Убьют тебя, как жить? Óбщина заберёт детей. Как будет детям? Кáвас, не пел бы ты песен, не затевал бы опасных дел с вождём Пипасом!
– Надо прогнать их, инков. Мы отдыхали бы. Ведь мы наши поля засеяли. Почему мы должны копать земли инков? – Вскочив и завесив вход пологом, Кáвас вытащил и поднёс к огню Клубень из золота. – Грейся, сил набирайся! Силу дай нашим клубням, порть клубни инков! Выпусти ты ростки белоснежные, и войди в наших женщин, пусть родят воинов, чтобы инков нам одолеть, прогнать…
Закашлявшись, он убрал Клубень. Сиа свернула полог; дым опрокинулся снежным вихрем. Изменчив в высокогорье климат, лето нельзя назвать летом. Дети придвинулись к очагу. Варево из кувшина вылили в чашки, выпили… После Кáвас замазывал щель в стене; Сиа, лёжа на шкурах, ждала, чтоб маленький к ней подполз, «он сам подползал к своей матери достать грудь; сосать приходилось, став на колени и никогда в подоле и в руках матери».
Под вой раковины на площади собрались порошённые снегом толпы. Градоначальник, кутанный в меховую накидку, ласково произнёс:
– Чача, вот о чём скажем. Как мы работали – первое. Что судим Кáваса – будет второе. Что кому нужно – третье. Для чего руна-сими – пятое и двадцатое. Пусть десяцкие посчитают люд, скажут пятидесяцким, те скажут сотникам, пятисотникам и куракам поболее.
Когда Мáйпас и Пипас, главные местных чача, сведенья передали, он вскричал с укоризной:
– Двоих нет! Выяснить, где они. Мелочи сказываются в большом. Сегодня – как вы работали? Должных трудом давать Сыну Солнца – тысяча двести, и на поля вышли все. При том вместо ста двадцати полей вскопано сто полей. Для чего же начальники планы вам составляют, ночь не спят? Плохо работаем и поём трудовые напевы… Выдать ленивых!
Мать-Луна прорвала тучи, высветив чача, вытолкнутых вперёд из толп.
– Бей их! – крикнул Римаче. – Кáвас! Где Кáвас?.. Вот он! Кáвас за что будет бит, хоть не ленится? Не на том плече таклю нёс Кáвас, таклей размахивал. Мог убить кого – и тот пýрех18 впредь не работал бы. Покалечить мог – и тот пýрех жил бы на милости у Великого, ну а мы возмещали б. Вот каков Кáвас, будем стегать его. Так, старейшины Папамарки, мудрые?
Старческие голоса вскричали. Родственникам лентяев выдали палки, и экзекуция началась. Кáваса били, пока не рухнул. Градоначальник же произнёс:
– Наказанные одумались?
И один из побитых просил в слезах, чтоб и впредь колотили строго.
– Чача! – инка-по-милости перешёл к другим вопросам. – Что кому нужно – мне сообщили. Сказано Пача Кýтеком – Тýпак Инкой подтверждено: у кого нету нужного – дать тому. Виноват Кáвас, но получает шерсть на одежду, целый мешок. Айау хайли, чача!
– Хайли-ахайли!!
Кáваса унесли с мешком.
Градоначальник начал:
– Про руна-сими… Тёмный язык – мысль тёмная. Светлый язык – мысль светлая. А светлей руна-сими нет в мире, на нём говорят подвластные Сыну Солнца. Главный учитель вам прокричит слова.
Толстый чиновничек тенором вскрикнул:
– Тýпак Йупанки!
Толпы сказали: – Тýпак Йупанки!
Выучили «митимáе», а также «рýрай» – «пóдать» и «делать», отчего взоры одухотворились, лики прояснились. Ведь наличествовала тенденция, что они, «усвояя познание речи инков, словно бы сбрасывали с себя тупость, невосприимчивость, и у них появлялась склонность к учтивым придворным делам, а умы устремлялись к высшим» соображениям.
Жрец Айуана, инка-по-милости, кончил здравицей:
– Повторяйте! Солнце, жизнь питающий, день рождающий, нас кормящий! Не призывай от нас Тýпак Йупанки! Он, милосердный, с тёмных стезей нас вывел в мир света! Славные урожаи мы соберём великому Сыну Солнца!
Пýрехи бережно понесли домой кладь духовную; господа скопом двинулись в крепость.
Дом в скалах, дополненный мощной кладкой, венчанный толстой крышею, вис всех выше и достигался вверх по ступеням. Римаче и Айуана пошли по ним, останавливаясь, отдыхая. Вход скрывал полог. За коридором был зал с паласом, а в клиновидном окне – луна. Полуяйцо на ножках – андский рефлектор – пыхало заревом.
– Как у инков! – нёс Айуана, отогреваясь. – У инков крови! Кто тебе помогает? Мудрость твоя иль духи?
Андские духи, то есть деревья, скалы, могилы, храмы, подвалы, совы и пр., населённое сверхъестественным, были чтимы, как древнеримские лары, и столь же властны.
Выйдя, Римаче вернулся с маленькой керамической головою в шапочке. Жрец, ткнув в ручку, соединявшую глиняные наушники, изумился.
– Кто сделал?! Точно живая! В Куско такого нет!
Градоначальник извлёк из стенной ниши чашу, сдвинул к рефлектору табуреты.
– Да, в Пупе Мира не лепят тамошние такого, прав ты… Видишь на голове сей шапку с наушниками? Знаешь, что за народ их носит?
– Инки, аймара… больше не знаю.
Римаче, сев, улыбнулся. – Выпьем, друг.
«Голова» засочила вино. Айуана, глотнув, подскочил. – Где такое настаивают?!
Винный сосуд «Голова»
Опрокинув в рот чашу, хозяин, вновь улыбнувшись, ушёл и принёс ёмкость новую: глиняную чету в соитии. Жрец взирал, как она льёт пьянящую влагу.
– Слушай же, Айуана! – отставив ёмкость, сказал Римаче. – Нынче я – точно сокол, видящий много кроликов и не знающий, кого выбрать. Дела пошли странные. Близятся перемены. Наш Хромоногий вот-вот ногу сломит!
– Йау!!
– Ночью мне был гонец от Виса Тýпака многомогучего: мол, посол страны Тумпис Великий здесь, размести их. Принял я тумписцев, спать лёг. Будят: посол с кувшинами, из каких нынче пьём с тобой, просит чести с ним выпить, сам узкоглазый, хитрый. Пили по-нашему – ведает наш обычай! – и я спросил, откуда он. «Из Великого Тумписа!» – «Хорошо, – говорю, – посол знает язык». – «Близко, – он мне, – Тумпис от Чачапуйи. Тумпис могуч! В друзьях его страны Киту, Каньáри, Чиму». – «Куско, – я ему, – Чиму уж покорил». – «Я пью за вас!» – вдруг кричит.
Развязывает язык тумписское! «Мой царь Тýмпальа Первый, Тýмпальа Вечный, – кричит, – самый сильный. Отпрыск Матери-Моря, синей он крови!» – «Солнечной крови, – я ему, – наш владыка, звать его Титу Йáвар!» Щурит он глазки, смотрит. «Где такой? – говорит. – Управитель сей Чачапуйи, многомогучий муж Виса Тýпак сказывал, что у вас господин – Тýпак Инка Йупанки. Я что, обманут? послан с посольством не к равному моему царю?!» Раскричался… Знаешь, солнцуугодный: сколько селений – столько и соглядатаев. Устрашился я и признал: «Господин наш – Тýпак Йупанки!» А тот посол-то из Тумписа: «Попрошу, – говорит, – чтоб пустили меня к Титу Йáвару, как советовал мне Римаче, градоначальник». В моих мозгах Апу-римак19 взгремел, и мне вспомнилось, что изменников вешают вверх ногами, дом, поля засыпают, род убивают. «Ложь сказал!» – кричу. А посол этот сбросил с себя вдруг шубу, стал в ярком фартуке и вопит: «Кóхиль я! люблю правду!» Я рассказал тогда всё о нынешнем Хромоногом и Пача Кýтеке, захвативших власть, и услышал: «Чистых кровей Тýмпальа Вечный! Равен ему солнцекровый муж Титу Йáвар, будущий Набольший Господин!».
– Таинственные дела! Чудесные! – Айуана разлил вино в чаши. – Грозные страны за Айавакой, что уже наша! Дивные мастера там, дивные!
– Страны сильные… – и Римаче придвинулся. – Слушай! Кóхиль сказал: у Тумписа воинов двести тысяч; у Киту – семьдесят тысяч. Ежели Титу Йáвар, наш господин, да север соединятся вдруг…
Оба хекая выпили «Голову» да «Любовников», ведь у них в питие «свобода» плюс «в питие они грешники». И они опьянели.
Винный сосуд "Любовники"
– …предан айльу-панака! Скажи мне… Мне Титу Йáвар… шлю тебя в Чачапуйу, там жди приказа… Айау хайли!! Ты, Айуана, срок придёт, будешь главным жрецом в Чачапуйе, я – управителем. Забирай! Дарю тебе эти… все!
– Найдут – накажут! – нёс Айуана, но таки принял подаренные сосуды, шатко побрёл прочь, вспомнивши: – Рек Пача Кýтек: тайно берёшь подношенья – смерть…
Хозяин, спровадив гостя, начал амурничать, но заснул. Девушка выскочила во двор. Кручи рвались к созвездиям… Вон дом любимого, вниз от площади… Уай, зачем пришли инки и её отдали старой пьянице?
– Чача! – днём наставлял Римаче. – Сеяли мы Великому пашни. Славно! Будем делать дорогу: ближе к нам станет Куско; войско поспеет, если нас кто обидит. Завтра с рассветом всем на дорогу, и будем строить!
