вооружены несравненно…
Он хитро прищурился и с видимым удовольствием добавил:
– Но вот мы недавно лупили их и в хвост и в гриву и к послушанию привели. То-то!
– Наслышаны в Киеве и об этом, государь, – смиренно отвечал Иван Дмитриевич.
Великий князь величаво встал со своего трона и несколько раз в задумчивости прошёлся взад-вперёд по палате.
Потом повернулся к киевскому воеводе.
– А ежели у монголов и вовсе нет желания лезть в драку с русичами? Они ж не совсем безумны с малыми силами такую краину воевать? Думаю, не станут. Либо нужен им будет ох какой повод, чтобы самим наброситься…
Воздел руки кверху, сжав в кулаки, и выкрикнул:
– Господи Боже ты мой! Нужны им половцы – отдайте! Каждый второй русич пострадал от этого клятого племени, так или иначе. Да пусть в аду они горят, чтобы я вступался за них! Чтоб их мор охватил и кони все попадали в бессилии! Никакого желования у меня к ним нет и быть не может. А совет… нет, ну надо же, – опять вспомнилось ему, – меня звать как равного. И это в то время, когда Владимир силён и цветущ, а Киев хиреет и гаснет. Что скажешь, воевода?
– Киев ныне не тот, в этом ты прав, государь, – печально подтвердил Иван Дмитриевич. – Потому как им желал володеть всякий, не стало у Киева династии правящей. Иноземцы зарились, паписты одолевали. Разоряли и грабили его бессчётное количество раз. Бедный мой Киев! Бедный мой Днепр! А что со святой обителью станется? Не защиту для подлых степняков молим мы, а оборону для матери городов русских. Случись беда – и нам самим не выстоять, а на помощь никто не придёт. А ежели и придут, то будут больше сводить старые счёты и враждовать, даже пред ликом злой опасности. Ты – великий, государь! Ты должен главенствовать!
– Поразительны слова твои, воевода, но они мне по душе. Неужли князья, как и прежде, каждый в свою сторону гнёт, невзирая на общее благо? Дядя мой Андрей ушёл оттуда, чтобы здесь вести дела иначе, в надежде, что распри повсеместно стихнут. Мол, будет у Руси новая столица и всё в ней станет по-новому. Не стало?
– Нет, государь, там всяк сам по себе. И более всех Мстислав Мстиславич. Мыслит всё обустроить по-своему. А сие не к добру приведёт Русь.
Великий князь непререкаемым жестом пригласил воеводу сесть на скамью.
– Сядь, я велю! Мы ведь через друга твоего Олёшу Поповича да Еремея Глебовича давно осведомлены о монголах. Покуда ничего тревожного. А отчего всамделишно сполох случился? Половцы?
– Они менее всего. Государь, я ведь тоже старый воин и не раз в половецкие вежи заглядывал. Мы всегда с ними воевали, и, согласись, государь, победы наши давались потом и кровью. Этих идолопоклонников иной раз одолеть было невмоготу, аж напрягаться всемерно приходилось.
Юрий Всеволодович кивком согласился.
– Монголы же побили их, как малых детей. Даже не побили, а высекли и пожурили, мол, больше так не делайте. Вот и весь сказ. Плохо, что не ведаем мы, кто они такие и какова истинная цель их прихода в нашу сторону.
– И всё же вступаться за половцев неразумно. Я понимаю, что Удатный – зять котяновский. Брат мой Ярослав тоже был женат на половчанке, дочери того же Юрия Кончаковича, убитого монголами. Но сие не означает, что я должен класть русские головы во спасение половецких. А коли у Галицкого снова руки зачесались, заодно и меч стал ржавчиной покрываться, пусть вынимает его да ступает в заступу тестя своего, возвращает ему стада и земли. А я знаю хитроумную тактику грязных степняков и скажу так: не удивлюсь, коль что-то пойдёт не так в сече, они мигом струсят и либо побегут, либо повернут оружие против союзников… Возможно и то и другое. Так что мои суздальцы и владимирцы половцам не заступники.
С этими словами он поднялся с престола.
Встали и все присутствующие.
– Закажем так: коль враги станут угрожать Киеву, я пришлю в подмогу ростовский полк моего племянника Василько. И в этом торжественно клянусь перед лицом Господа нашего в присутствии владыки.
Он широко перекрестился, следом за ним и все присутствующие осенили себя крестным знамением.
Епископ Симон торжественно благословил великого князя владимирского.
– На совет не поеду, – продолжил Юрий Всеволодович, – здесь дел много, поход против ливонцев предстоит, досадили, клятые, – прут и прут! А ведь перед ликом Господа обещались далее прусских рубежей не хаживать. Так-то латинцам давать веру. Пора бы этим клятвопреступникам дать укорот…
Он даже кулаком погрозил в сторону запада.
– О решении совета меня известишь немедля. Уразумел?
– Да, государь, – задумчиво ответил киянин. – Но совет без тебя – не совет.
– Иван Дмитриевич, пойдёшь ли ко мне служить? – прищурившись, вдруг спросил Юрий Всеволодович. – Еремей Глебович за тебя ратует, да и я наслышан о твоей воинской безупречности и способностях стратига.
– Это великая честь, государь, – услышал в ответ, – служить сильному и славному Владимиру! Но дозволь ныне довести до конца киевские дела?
– Достойный ответ достойного мужа, – согласился великий князь.
И будто вспомнив только что, сказал:
– Ежели схочешь увидеть знакомца своего Олёшу Поповича, так он здесь, я приказал известить. Хоть и не люб он мне за прежние злодеяния, но витязя лучше на Руси я не ведаю.
Вскоре после отъезда Ивана Дмитриевича в стольный Владимир прискакал воевода Ярун с сотней воинов галицкого князя.
Взбешённый пренебрежением князя киевского, он надеялся, что во Владимире ему окажут должный почёт.
Да не тут-то было! Забыл половчанин об участии Мстислава Удатного и своём собственном в подлой и кровавой Липицкой резне. Забыл, сколько суздальцев побил в битве, а паче того, добивая раненых.
Посланцев галицкого князя в город не пустили, пришлось располагаться в посаде у берега Клязьмы.
А чужаков здесь не любили.
Галичане даже внешне не походили на своих, ни одеждой, ни обликом – брили бороду, оставляя висячие усы, – ни вооружением, которое у них было ляшским и угорским.
Великий князь владимирский, посовещавшись с братьями Ярославом и Святославом, решили, что говорить с Яруном будет воевода.
Ни в первый, ни во второй день половчанина в детинец не пускали.
На третий день в избу, где он остановился, вошёл воевода Пётр Ослядюкович.
Молча взял грамоту из рук опешившего посланца, процедил сквозь зубы, что «тебе, Яруну, путь из Владимира чист, пока просим честью».
Озадаченным возвращался Ярун в Галич.
Радовало одно: живой и невредимый.
Поручение княжеское исполнил.
Мысленно он уже поведал князю, как
