прежние обиды, призывая друг друга в свидетели.
Доходило до потасовок.
Сбираясь вновь, клялись говорить о деле, но быстро переходили на воспоминания о неправедно захваченных землях, угнанном скоте, повешенных смердах.
Особенно яростные споры вынуждали призывать духовных лиц – настоятеля Софийского собора или старейшей на Руси Десятинной церкви, – ибо только святые отцы могли утихомирить спорящих.
Место Киевского митрополита, после смерти блаженного Матвея, до 1225 года оставалось незанятым, потому что не нашёлся священнослужитель, который по своей охоте, даже при великокняжеской поддержке, осмелился бы его занять.
Город тоже сотрясало. Отзвуки княжеской неприязни доходили до простых воинов, и те, не желая отставать от предводителей, тоже вели себя вызывающе… Слава Богу, обходилось без мечей – синяками и ссадинами. Да и дружинники киевского князя, возглавляемые решительным и дерзким Иваном Дмитриевичем, действовали быстро и без потаканий, невзирая на происхождение забияки, наводили строгий порядок.
Около месяца Киев гудел от княжеских пиров и свар, которыми пиры эти неизменно заканчивались.
Великокняжеская кухня не справлялась с приготовлением блюд, потому стали привлекать всех мясников, квасников, хлебников южного стольного града.
Вскоре в Киев прибыл Котян Сутоевич в сопровождении трёх сотен всадников. Не в пример Галичу, где он был пышно разодет в синий чекмень, подбитый соболем, и красные сафьяновые сапоги, расшитые жемчужными нитями, на княжеский совет оделся скромно. Весь его внешний облик был почти нищенским и немилосердно вопил: помогите, спасите!
Хан был в центральном зимовище своей орды, где многочисленные слуги собирали дары великие: очищали склады с рухлядью, камни-самоцветы по скотницам. Кони, верблюды, буйволы, коровы и овцы были согнаны на левый берег под бдительной охраной воинов и пастухов, которые только и ждали приказа, кому и куда перегонять.
Паромщики трудились целый день и ночь, переправляя через Днепр отборных жеребцов, прекрасных рабынь, меха, драгоценности, ткани, боевую справу, венецианские зеркала…
Всё это предназначалось русским князьям, дабы склонить их быстрее выступить против неведомых монголов.
Хан добра не жалел, рассуждая так: верну свои степи – наживу поболее, а не верну – всё и так достанется недругам.
Понимая, что даже этих даров, так же как авторитета Мстислава Удатного, может быть недостаточно, мудрый хан на крайний случай приберёг ещё две веские причины в свою пользу.
Во-первых, он приказал хану Бастыю и всем своим некрещёным подручным креститься в православную веру, ясно понимая, что для набожных русичей, в особенности великого князя киевского, это послужит весомым поступком для принятия окончательного решения.
А Бастый по приказу покрестится в любую веру, всё равно он, как и любой половец, истинно верует только в хана Тенгри и богиню Умай.
Во-вторых, Котян был готов поделиться с жадными урусами сведениями о монгольских схоронах с великой добычей. Сведения были туманны, строились на догадках и смутных показаниях монгольских пленных, под жестокими пытками поведавших о тайниках Лукоморья.
«Для почина сгодится, – думал хан, – лишь бы склонить к ополчению».
Памятуя о договоре с зятем, он злорадно ухмылялся, представляя лицо этого бахвала.
«Ему важна только добыча, а мне нужны мои степи».
Пока хан, одетый, как самый низкородный кошевой, ехал во дворец великого князя киевского на Горе, половецкие ханы помельче, коих расплодилось множество, уже обхаживали удельных князей, не жалея никаких даров, описывая монголов самыми чёрными красками.
Ещё Котян Сутоевич располагал самыми свежими данными о передвижении монголов, о набеге на Крым и о разграблении богатого приморского города Сугдеи.
Котян был из той половецкой верхушки, кому жители этого приморского города платили дань за охрану, к тому же в Сугдее находилось несколько его огромных складов с военной добычей, надо сказать, немалой, потому что копилась несколько лет и тщательно отбиралась.
Всё оказалось в руках монголов, а эти проклятые трусы, разжиревшие и обрюзгшие воины его орды, даже не попытались вступить в бой.
Фряжский гарнизон, числом более пяти тысяч шакалов-наёмников, отсиживался в крепости, на которую никто даже не покусился.
«Ничего, – холодея от ненависти, думал Котян, – поплатитесь за всё. Я уничтожу вас руками урусов».
Тон поначалу задавал великий князь киевский Мстислав Романович и был невероятно грозен.
– Пока я в Киеве – по эту сторону Русского [6] моря и реки Дунай никакому другому мечу, тем паче монгольскому, здесь махать не придётся! – гремел он. – И кто стрекотал, что они хотят нас воевать?
«Эка куда хватил! – поразились князья. – Аж на Дунай…»
– Ну, знаешь, – отвечал Мстислав Святославич Черниговский, полный, русоволосый, со смеющимися глазами, – неприятель к рубежам нашим подошёл не для того, чтобы в наше доброе здравие спеть и сплясать.
– Но ведь они половцев треклятых гонят, – заявил Андрей Туровский, зять великого киевского князя. – Или уже лезли через твои рубежи? Или сторожи твои задирали?
– Бог миловал! Который месяц валом валят простые половцы – пастухи, челядь да ремесленники, мы их определяем. Бывало, оружные переходили, так те сразу желают мечом послужить.
– Ныне всеобщая туга, – подтвердил Михаил Всеволодович Переяславский, широкоплечий зрелый муж с кудрявой чёрной бородой и пронзительным взглядом. – Никогда не полагал, что в степи так много простых половецких людей может проживать, думали, только оружные да конные там.
– Значит, никакого повода у черниговского князя для войны с монголами нет, – закончил свою мысль Андрей Туровский. – У великого князя киевского тоже никаких обид не нашлось. Так у кого их много?
– У галицкого князя, – ответил Олег Курский. – Его тестя монголы шибко забидели. А мы с Мстиславом союзны…
– Да, мы союзны, – подтвердил Александр Дубровицкий. – Это верно. Но я не слыхивал, что у нас есть союзнический ряд с половецким ханом Котяном.
После этих слов все зашумели, кто выражая согласие, кто – наоборот.
– Князья! Соратники мои!
Мстислав Удатный встал со скамьи, лёгким шагом вышел на середину и призывно поднял правую руку.
– Кто соратники, а кто не шибко, – раздался голос.
Вытянутое смуглое лицо Мстислава Мстиславича потемнело, борода – клинышком – аж вверх поползла. Усилием воли он подавил в себе нарастающий гнев, понимая, что ныне неуместно.
– Сейчас не о том судить надо, – сказал уверенно. – Время грядёт… Не мы, так Русь вспомянет об этом и решит, кто праведен, кто повинен. Мыслю, надобно хана Котяна послушать, он приехал недавно. Думаю, у него есть донесения от лазутчиков, где ныне располагаются монголы, что творить далее надумали…
Князья одобрительно зашумели.
Котян Сутоевич, войдя, поклонился всем разом, затем быстрым шагом направился к Мономахову трону, на котором с суровым лицом сидел Мстислав Романович.
– Великий князь!
Хан встал на колени и уткнулся лбом в дубовые доски пола.
– На тебя все
