сторону, укрепились на ступеньках и, не дожидаясь остановки состава, спрыгнули на землю. Скребок нырнул под стоящий вагон и махнул Сашке рукой. Но Сашка застыл: перед ним стоял милиционер. А сотрудник уже сжал его локоть. Положение стало безвыходным. Слёзы покатились из глаз беглеца. Он увидел, как Скребок, выглянув из-под вагона, покачал головой. Увидел его и милиционер, и свободной рукою поманил.
– Дяденька, – взмолился Скребок, – отпусти брата!
Но, увидев на лице милиционера злую гримасу и то, с каким напряжением он держит Сашку, он сложил фигу и, покрутив ею, крикнул:
– Легавый! Меня ты не догонишь, мусор!
Сотрудник от злости крепче сжал Сашке руку.
– Мне больно! – запищал Сашка.
Не ослабляя пальцев, сотрудник вытащил свисток и засвистел. Из-за вагона появился другой милиционер. Оглядевшись, он метнулся к Скребку. Но куда там: того как будто ветром сдуло. А Сашку милиционер потащил меж вагонов, расспрашивая на ходу:
– Есть родители? Как фамилия?
– Не скажу! – сквозь зубы прохрипел Сашка.
Милиционер распахнул дверь комнаты и под зад коленом толкнул Сашку. Сашка от удара залетел в угол и забился в нём. За столом сидел, в штатском костюме, мужчина со спокойно-добродушным лицом. Он поднялся, и, неодобрительно глянув на милиционера, бросил:
– Что делаешь? Перед тобой ребёнок!
Опешивший сотрудник, с виноватым лицом, стоял, переминаясь с ноги на ногу. А Сашка, обретя защитника, зарыдал. Когда сотрудник удалился, он, продолжая хлюпать носом, неожиданно для себя, рассказал доброму дяде всё. Дядя, ласково погладив его по взъерошенным волосам, сказал:
– Саша Ерёмин, успокойся, придёт мама и заберёт тебя. А пока посиди. – Он сам снял пальто с Сашки. – Закрою в шкаф на всякий случай.
Добрый дяденька ушёл, закрыв на ключ дверь. А сбитый с толку, расстроенный происшедшим Сашка почувствовал приближение настоящего горя – возвращение домой.
15
Сашка причитал, как это делала бабка Агафья: «Милая боженька, за что ты караешь меня? Хоть разок обрати на меня внимание».
Но пора было готовиться к худшему. И вот скрипнула дверь. Сашка глянул на неё глазами, полными ужаса, он был близок к обмороку. Но вошёл дядя без мамочки. Он ласково потрепал мальчика по щеке и сказал:
– Что-то твоя мама не спешит. Придётся подождать.
– Придёт… подожду, – пролепетал Сашка, придя в себя.
– А видок у тебя неважный. Приляг и поспи. Я на пару часов уйду. Пускай ждёт теперь она.
Щёлкнул замок. Сашка остался один. Вдруг услышал он чей-то крик. И снова – но уже не крик, а стон. Кто-то страдал от боли. Сашка прислушался. Тяжёлые звуки текли из окна. Он подошёл к нему. И увидел за окном забор. Тронул форточку. И она распахнулась! Сердце малыша забилось, как в клетке птичка. Только бы голова пролезла. Получилось! Через минуту Сашка стоял у забора, решая, как ему казалось, уже простую задачу: перелезть через забор. Но щелей в досках не было – не за что зацепиться. С досадой вздохнув, он решил обследовать двор, и осторожно пополз вдоль стены дома, не отрывая глаз от сотрудника, стоявшего около двери, которая уводила куда-то вниз. На плече у милиционера висел автомат. Сашка вновь услышал стон; и вскоре двое сотрудников вытащили снизу волоком обросшего мужчину. «Вот кто стонал, – глядя на эту картину, подумал Сашка. – Это, наверное, преступник или враг народа». Вдруг ногой он задел лежащий у стены шест, не замеченный им ранее. То, что было нужно. Прислонив шест к забору, Сашка преодолел препятствие и оказался в густом кустарнике. Не обращая внимания на царапавшие кожу рук и лица ветки, он быстро пополз. И вскоре оказался на поляне, за которой видна была разбитая дорога. По ней он дошёл до реки. Это был Иртыш. Стоя на четвереньках, он умыл лицо и освежил исцарапанные шею и руки. От солнечных лучей его разморило, одновременно очень захотелось есть. Посмотрел на ботинки. Отличные, прочные! Глубоко вздохнув, он разулся, связал шнурки, перекинул обувь через плечо и подался в поисках барахолки, пыля по дороге босыми ногами.
За ботинки ему давали шестнадцать рублей. Сашка терпеливо отказывался от заниженной цены, хотя знал, что скоро и за десятку отдаст: голод становился нестерпимым. Мимо него прошёл невысокий мужичок; он продавал хромовые сапоги, которые висели на его плече. Мужичок потрогал ботинок и обронил:
– Малец, разреши полюбопытствовать?
Сашка решил продать за шестнадцать. Но мужичок, погладив подошву с лаской, словно это была спина кота, проговорил:
– Вот тебе восемнадцать рубликов. Пойдёт?
Сашка едва не подпрыгнул от радости, но, увидев заинтересованность покупателя, покачал головой – ай да Сашка!
– Говори цену, – с недовольством сказал мужичок.
– Двадцать, – как отрезал малый, удивляясь собственной наглости. – А нет, так сам сношу, вон босиком остался.
– Ну, и оголец, – покачал мужичок головой, но вынул из кармана деньги и аккуратно отсчитал Сашке трёшки.
Закинув ботинки на плечо, он удалился. Сашка сжал в ладони пять бумажек, но спохватился, догнал мужичка и схватил его за рукав:
– Ты не всё отдал!
– Ай? – словно не слыша, тот приложил руку к уху.
Сашка волчонком посмотрел ему прямо в глаза.
– А я кричал тебе, пацан: «погодь, погодь», а ты не слышал, – стал оправдываться хитрец.
Юркнув в карман рукой, он извлёк синенькую пятёрку. Сашка отправился покупать съестное. А мужичок, забыв о нём, зычным голосом возопил:
– Сапоги – сапожки, хоть на барскую ножку! Ботиночки – картиночки, по пятнадцать за штучку, деньги в ручку!
Сашка, удивляясь ловкости его, поспешил к прилавкам. Взял два стакана ягод, не лесных, а огородных, столько же семечек, ссыпал всё в карманы брюк, отчего они заметно вздулись. Купил ещё пачку махорки, и подобрал валяющийся на земле клок газеты. Горстями закидывая в рот ягоду, он пошёл к железной дороге, к мосту, зная, что поезда здесь замедляют ход. Ждал недолго. Затормозил товарный. «Теперь куда вывезет» – решил Сашка, взобравшись на крышу вагона. Поезд, пройдя мост, набрал скорость. Сашка, валяясь на крыше, вдыхал тёплый воздух. Много ягоды рассыпалось по крыше. А Сашка вытянул ноги и блаженствовал! Товарняк ехал в западном направлении.
16
Домочадцы начинали суетиться, стоило только переступить порог Ксении. Вовка листал учебник, а старая Агафья толкала голову в стол и гремела в нём посудой. Но Ксению часто раздражало даже трудолюбие домочадцев. Старая Агафья, молча, выслушивала нападки дочери, самой себе и Вовке твердя: «Она одна работница». А иногда Ксения, ломая пальцы рук, бросалась на постель и произносила: «Как же надоело мне всё!» Домочадцы в таком случае помалкивали, отчего она заводилась ещё больше и могла крикнуть: «Чего молчите, как истуканы?» И тогда приходилось домочадцам принимать участие в разговоре. Первым после такого сигнала нарушал тишину Вовка. «Мамочка, нельзя же так расстраиваться, – мягким голосом говорил он. – Успокойтесь, мы с бабушкой вас очень просим». Если Ксения лежала, повернувшись к стене, то Вовка начинал строить гримасы, подмигивая
