застыла странная улыбка. О, это была не улыбка, а хохот. «Дура, какая я дура! В кинотеатр давно не ходила, вот и развесила уши…».
Она шла по улице, не зная, куда, втаптывая в грязь нахлынувшее в зале чувство собственной неправоты. «Жизнь – это не кино. Идти приходится по трясине, где вряд ли подадут руку, наоборот, ещё помогут захлебнуться». Её обогнали две подруги. Молодая девушка, с переваливающейся мужской походкой, хриплым голосом делилась впечатлением: «Щёрте щё кино. Я про войну люблю». «Ага, и этой не понравилось. Правильно – выдумка, в жизни всё проще», окончательно освободившись от недавнего состояния, подумала Ксения. И тогда поняла, куда идёт. Конечно, к Леонтию. Нужно вернуть мать и Вовку. Вернуть их будет легко: Вовка не посмеет ослушаться, а бабка от внука не отстанет.
Ксения долго стучала в дверь. Наконец нетрезвый женский голос спросил, кто тарабанит и, получив ответ, усложнил вопрос: как звать детей и их бабушку.
– Да открывай, кого ты боишься, тётя Тоня! – не вытерпела Ксения.
Дверь открылась, в лицо Ксении ударил насыщенный гарью керосиновой воздух.
– Чего, бабуля, долго не открывала? – выдавила из себя Ксения.
Антонида Ивановна поджала бескровные тонкие губы и, покачиваясь, отпарировала:
– Никому бабулей я не была, и внуков у меня нет, и вообще пускать тебя не надо было, шалаву… Тоже мне цаца: детей раскидала, мать пустила по миру.
Куда девалась прежняя приветливость Антониды Ивановны. Ксения, не отвечая, зашла в комнату, где сидел у окна дед, а Вовка читал книгу.
– Идол, чего расселся? – напустилась на сына Ксения. – Быстренько домой!
Вовка вздрогнул, но глаз от книги не оторвал, лишь сказал:
– Без бабы не пойду.
– А где она? – заводясь всё более, крикнула Ксения.
– Хошь бы поздоровалась, лайка, – встрял Леонтий. – Нечего делать им у тебя! – Он поднялся, выпрямился. – Твоя мать просит милостыню, чтобы взять билеты к Василию. Ещё и кусков хлебных натаскала. Ох, и дрянь ты, тебе мать – не мать, сын – не сын.
Ксения на мгновенье растерялась, но, взяв себя в руки, спросила:
– И где она занимается этим?
– Так на вокзале.
Даже для неё, потерявшей доброту и сочувствие к родне женщине, известие о том, что мать побирается, стало шоком. Она обмякла и сказала:
– Вовочка, пойдём искать её.
На этот раз Вовка не стал пререкаться, вскочил. Шли молча. Уже подходя к вокзалу, Ксения спросила:
– Вы, правда, решили уехать?
– Да! – ответил Вовка с радостью в голосе, и тут же осёкся.
«И этот мне враг» – успев поймать интонацию, подумала Ксения. И решила не говорить сыну о побеге брата. Вот и вокзал. Ксения увидела мать. Она стояла у входа в вокзал с протянутой рукой, сгорбившись, каждую минуту крестясь и кланяясь, при этом шаль её сползла и нависла над лицом. Вовка хотел было позвать – «баба», но Ксения приказала ему, чтоб он отвёл её в сторону. Когда же Вовка собрался идти, она его остановила и, покусывая губы, сказала:
– Верни её домой. Возвращайтесь.
Быстро повернувшись, она влезла в ближайшую «Победу» с шашечками, примостилась на заднем сидении и попросила водителя отправляться быстрей.
18
Сашка перебрался в полувагон, нагруженный досками, где решил подремать. Пролез в нишу и лёг. Под скрип досок, в его мечтах сверкала Москва. Там много больших базаров, магазинов, там толпы людей, там можно найти себе место. Главное – далеко от Омска. Вспомнил Скребка, который на Москву возлагал большие надежды. Жаль, не у кого спросить, далеко ли ехать до столицы.
Ранним утром, на какой-то станции, Сашке пришлось всё же покинуть поезд: необходимо было позаботиться о желудке. Сбежав с насыпи, он растёр наколотые шлаком ступни ног. Оглядевшись, увидел вблизи покосившиеся сарайчики и дома, огороженные изгородью. Пройдя одетое в мелкую зелень пространство, он вышел на улочку. Оглядываясь по сторонам, направился вдоль стаек и заборов, и оказался у озера. На берегу трое мальчишек сбивали из брёвен плот. Они уставились на оборванца. А Сашке нужно было только одно – спросить, какой это город.
– Откуда чумазый такой? – улыбнулся мальчишка, постарше других.
Сашка вздохнул, глянув на немытые ладони, но ничуть не смутился и показал в сторону состава. Встреча с путешественником, беспризорником, оттеснила интерес мальчишек к плоту. Посыпались вопросы. И уже через час голодный Сашка сидел с мальчишками у скирды прошлогоднего сена и, уплетая принесённый для него хлеб, рассказывал о своих злоключениях. О мамочке ничего не сказал, соврав, что все родные его давно умерли. Тут же, на общем собрании, возникло решение, что он пока поживёт на сеновале, а на еду заработает сам. Оказывается, здесь жителям не хватало топлива, и мальчишки воровали уголь из вагонов, чтобы его продать.
У Сашки началась новая жизнь – жизнь свободного человека, полная риска и тяжёлой усталости от таскания вёдер с углём. Сообразив, что хозяйкам по нраву уголёк крупный, он бросал с полувагонов одни большие комки. Нельзя сказать, что за воришками не гонялись охранники. Но бегать подолгу толстым дядькам не хотелось, тем более кидаться за огольцами вплавь по озеру, куда, в крайнем случае, бросались воришки. Вскоре Сашка познакомился с фэзэушниками, и те брали его с собой в столовую, где кормили щами с чёрным хлебом.
Лето пришло рано в Курган – так называлась эта станция. До Москвы отсюда далеко. Ну и ладно: жизнь Сашке пока казалась сносной. Он купался с ребятишками на озере, а по ночам драл кожу, лёжа на тёмном сеновале. Валяясь на сене, он старался быть осторожным с огнём, но однажды чуть не сотворил пожар. Прожив, таким образом, с месяц, он стал стесняться снимать с себя одежду на берегу: трусы сверкали дырками, а из швов рубахи выползали вши. Всё делал он, чтобы избавиться от них: по часу не выходил из воды, надеясь, что твари захлебнуться, давил десятками, но всё было бесполезно. Вот от них бы он уехал хоть на край света. Кстати, он и так уже думал об отъезде, но дружки находили слова, после которых отъезд откладывался. Ни к чему хорошему это не привело.
Как-то, прячась на сеновале, он латал штаны и куртку, подаренную ему фэзэушниками. Вдруг залаяла собака. Так она лаяла на чужих. Сашка глубоко забился в сено. Сверкнул луч фонарика; раздался грубый голос:
– Эй, выползай!
Сашка согнулся и попятился. Но чья-то цепкая рука потянула его за ногу, свет фонаря ослепил глаза.
– Дяденька, отпусти, я не делаю ничего плохого, – заскулил он, зная, что не отпустят.
19
Так оказался Сашка в Курганском детприёмнике, который ничем особым от прочих не отличался. Воспитатели покрикивали, поставленный командиром подросток ходил в окружении шестёрок. Новым было только то, что за завтраком командир заставлял новичков подносить ему сливочное масло с бутербродов. А в остальном всё Сашке было знакомо: шестёрки врывались
