полудня они шли не останавливаясь. В полдень, когда стало припекать солнце и на воде стало невмоготу, они причалили в глухом месте к одному из бесчисленных камышовых островов, разбили стан. Там же и заночевали. На третий день они вышли к морю, пошли морем на восток, всё время на восток. Там, где-то за две сотни вёрст, был Яик, такие же, как они, казаки, «круг» и воля…
А пани Барбара и с ней Бурба уже утром того же дня оказались в Астрахани, на том же воеводском дворе, откуда бежали всего три дня тому назад.
– Вот так добыча! – вскричал Васька Хохлов, когда его терские казаки ввели пленников в комнату.
Да, ему уже сообщили, что это тётка Марины, а с ней атаман, ближний человек Заруцкого, его побратим, как ходят о том слухи по городу.
Он не стал допрашивать их вместе.
– Увести её! – распорядился он.
Казановскую увели и посадили за крепкие запоры в тюрьму.
– А с тобой мы поговорим, атаман! – сказал он Бурбе. – Я знаю, кто ты! Поэтому не советую запираться. Тришка разговорит любого! – показал он на палача.
Хохлов допрашивал Бурбу долго. Ничего не добившись от него, он отдал его палачу. Но и Тришка тоже ничего не добился от атамана. И Бурбу, с двумя поломанными ребрами, бросили в холодный сруб, глубоко вкопанный в землю. И там о нём на время забыли.
События в Астрахани после её освобождения от Заруцкого разворачивались своим чередом. Через тринадцать дней, двадцать седьмого мая, после злополучной драки на воде, в Астрахань вступили стрелецкие полки.
Сам же князь Иван Одоевский торжественно вступил в город, как победитель, только первого июня.
Когда он вошёл в город, ему тут же доложили, что Заруцкий исчез.
– Как исчез?! – обозлился князь Иван.
– Ну, нет и всё!.. – развёл руками Васька Хохлов.
Этого князь Иван никак не мог понять. Для него не существовало такого, чтобы вот так запросто исчезали куда-то государевы злодеи и изменники.
Через полторы недели караван судов Заруцкого, потрёпанный, посечённый пушечными ядрами, добрался до устья Яика.
И здесь, в урочище, на одном из островов, у рукава Протаски, они расположились лагерем. Стали запасаться рыбой, приводить в порядок суда, снаряжение, доспехи, шапки, сабли и пищали.
Отсюда они пошли дальше. Три дня поднимались они вверх по реке. Острова, урочища лесистые, угрюмые, плывут навстречу и остаются позади…
Дни пошли жаркими.
А вот ещё зигзаг реки, тут остров, крутой обрыв, а вон там, под кряжем [36], виднеется тальник. Похоже, там протока или старица, а может быть, рукав реки, заглох, едва течет уже. И там же луговина, поросшая густой травой. Но сохнет в одиночестве она, не ведая косы и топота копыт коня.
– Богдашка! – крикнул Заруцкий кормчему, бессменному, как тень стоящего у руля. – Поворачивай к берегу!
Богдашка, стрелец из Астрахани, увязался почему-то за ним, за Заруцким, бросив свою жену Ульянку. И Заруцкий, оценив его преданность, поставил его кормчим, а заодно охранять Марину и кормилицу с её сыном. Те, после того как Бурба кинулся спасать Казановскую, остались без присмотра надёжного человека.
– Передай на другие струги: здесь встанем! Вон на том обрыве! – показал он на крутой обрыв, с версту от русла.
По судам полетела команда: «Ээ-й! Слуша-ай! Поворачива-ай к берегу-у!»… И суда один за другим стали чалиться к песчаной косе, с наваленными на ней половодьем трухлявыми валежинами.
Пока чалились другие струги, Заруцкий с Мариной и тремя казаками поднялись на тот обрыв. Не отставал ни на шаг от него, Заруцкого, и Николай Мело, полагая, что он теперь его ангел-хранитель.
– Ого-о! – воскликнул Заруцкий.
Перед ними открылась широкая площадка, а на ней в каком-то непонятном беспорядке нарытые землянки. Весь этот полуподземный городок окружал неглубокий ров, с обвалившимися стенками, подмытыми дождями.
Подошли Ворзига и Бирюк, многозначительно хмыкнули, увидев этот странный городок.
С двух сторон этого городка, на восход и закат солнца, находились два въезда. Здесь, похоже, когда-то жили казаки. Устраивались они основательно. Землянки до сих пор выглядели прилично.
– Государыня, – обратился Заруцкий к Марине. – Посмотри, подойдёт для тебя вот это жилье, а? – показал он на землянку, самую большую, с накатом из плавника.
Марина спустилась по ступенькам вниз и, пригнув голову, вошла в землянку, остановилась. На неё дохнуло сыростью и всё ещё не выветрившейся вонью нечистоплотных обитателей этого полуподземного жилища… Мох, плесень, пол землянки с втоптанными сгнившими тряпками. С потолка свисала бахромой паутина, покрывала изящными узорами топчаны, затянула очаг и крохотное оконце… Всё выглядело отвратительно… Но деваться было некуда. Она так и не привыкла спать под открытым небом. А тут было хотя бы что-то над головой. И она согласилась.
Заруцкий же, показав атаманам на один из въездов, на тот, что выходил на калмыцкую степь, приказал:
– Вот здесь поставить пушки!.. Отстраиваем заново городок!..
– Иван, – обратился Тренька Ус к нему. – Да, это место крепко водой со всех сторон. Но зачем нам тут оседать надолго, а?
Заруцкий никогда раньше не был в этих местах. И сейчас он был вынужден полагаться на таких, как Тренька Ус.
– Ты, Заруда, с Дона! А здесь Яик! Здесь мы правим! – ревниво заговорил Тренька.
Тренька по прозвищу Ус, как и его приятель, атаман Илейка Боров, тоже из тамбовских мужиков, когда-то давным-давно бежал со своей пашни. Пахать на государя он не хотел. Сначала он бежал на Дон. Там что-то не понравилось ему, не то порядки оказались не те. Дон всё же тяготел, хотя и слабо, к Москве. Подчиняться – не подчинялся, но многое делал с оглядкой на неё. И Тренька ушёл на Волгу. Он погулял на реке с волжскими казаками, однако не поладил и с ними из-за дувана. Он норовил побольше забрать себе: орал, ругался, хватал самые ценные вещи… От этого он не прижился и там. Казаки выперли его оттуда. Так он оказался на Яике.
Его приятель, тоже из яикских казаков, Максимка, по прозвищу Дружная Нога, прославился как вор на посаде в Нижнем Новгороде. И там его, когда он был ещё пацаном-несмышлёнышем, но уже имел тягу к чужому, как-то раз за делом поймали торговые мужики. Они избили его и здорово покалечили: сломали ему правую ногу. Она срослась, но на ней выскочил огромный шишак из-за невежества лекарившего его коновала. За это он, Максимка, отплатил тому коновалу: сломал ему руку и бежал из Нижнего, когда его стали отлавливать торговцы теперь уже за своего лекаря. И Максимка прямёхонько бежал сразу же на Яик…
Заруцкому не понравился тон Треньки. Он всё ещё чувствовал за собой
