силу.
С ним, с Заруцким, сюда пришли шесть сотен казаков. Но это были не его казаки, а волжские. Верховодил же над ними Тренька. А где же его-то казаки, старые куренники, которые пошли с ним в огонь и воду?.. Растерял он их. Все они полегли на том пути, на который ступил он когда-то и повёл их за собой. Так заплатили они за его взлёт, взлёт до боярина у государя… Но почему же не захотел он быть «нашим боярином» у нового государя, у Романова Мишки, юнца и сопляка? Что? Его смутила красотой Марина, или позвала власть своим чарующим голоском?.. Да, вот в ней, в Марине, сошлись эти две причины… Он ещё верил, что в его силах посадить её на трон в Москве… А может, его позвала воля, «круг». Как гоняет она, воля, того же Урака по степи… Да, не выносил он низкие поклоны. Неважно, кланялся ли он сам или кланялись ему…
На том они, Заруцкий и волжские атаманы, разошлись в тот день. Но осадок от разногласия остался. Появилась первая трещина между ними.
Тренька протопал до землянки, уже облюбованной и почищенной наскоро казаками его станицы. Те лежали, развалясь, тут же, отдыхая от праведных трудов. Поднимать их на новую работу, рыть ров, укрепляя их временный лагерь, он не решился. Эта затея, устроить лагерь по-крепкому, была Заруцкого. Он же не разделял её, хотя и был у него в совете, следовал за ним, как за стругом лёгкий шитик. Правда, пошарпанный, с потёртыми бортами, покалеченный в драке, со сломанными гребями. Но всё же держался его, Заруцкого.
Он стал было бурчать на казаков, мол, надо бы работать, но казаки стали кричать на него:
– Невмочь, атаман!
– Та на хрен тот вал кому сдался!.. Заруцкому с Маринкой разве что!
– Кто нас тут воевать-то будет!.. Одни б… детишки!.. Да те далеко!
Поднял голос и Максимка, чтобы слышал Заруцкий.
– Недалеко, недалеко! В Астрахани уже! – глянул он, повернув голову, в сторону Заруцкого, заметив, что к тому подошла Марина.
За последнюю неделю, как они покинули Астрахань, Марина сильно изменилась внешне. Солнце и южный ветер, сухой и жгучий, сделали свою работу. Она загорела, стала похожа на простолюдинку, но в то же время подурнела, хотя стала более здоровой. Вечная её белизна и бледность, наводящие мысли о какой-то внутренней болезненности, ушли в прошлое.
И Заруцкий, заметив это, пошутил:
– Ты стала как атаманша! Настька была в этих местах, говорят. На разбой ходила на Волгу, а вот тут, в этом городке, хоронилась со своим добром. При атамане, вон том, Ворзиге, когда тот был молод! – показал он на товарища Треньки Уса. – А здесь, говорят казаки, где-то на плавнях Яика, она спрятала свои сундуки с добром. Золота и каменьев, говорят, одному человеку-то и не поднять! Хоронила с двумя своими дружками, а потом порешила их! Там же и зарыла в землю. И никто не знает где спрятано то золото её!
Марина заинтересовалась судьбой безвестной разбойницы, спросила, где та сейчас-то.
– В одном из набегов посекли её, – ответил Тренька. – Так и унесла с собой утайку!
– Был Настькин городок, а сейчас станет Маринкин! – усмехнулся Ворзига, переглянувшись с Заруцким.
Марину покоробило то, как сказал атаман про неё – «Маринка», словно о какой-то девке.
А Заруцкий, мельком глянув на неё, впервые увидел перед собой не царицу, на которую смотрел до сих пор с обожанием, если можно назвать то чувство, что было у него к ней, а внешне ничем собою не привлекательную бабу, одну из многих, какие прошли по жизни у него…
Казаки нехотя, но всё же взялись за работу. Они подновили землянки, прошлись с лопатами по рву. Немного углубив его, они подравняли обвалившиеся стенки, поставили у ворот лёгкие полковые пушки.
Через день лагерь принял вполне жилой вид. В землянках засветились рыбьи жирники. Разговоры у костров, тут же у землянок под открытым небом, обычно затягивались до ночи…
Как-то раз Тренька сказал Заруцкому, что, мол, надо подаваться к шаху. Там отдышимся, соберем силы. Пройдёт немного времени, и казаки на Терке поймут московскую власть. Та не оставит их в покое.
– Шаху мы ни к чему, – заметил Заруцкий.
– Ты же сам говорил, что пришлёт войско и запасов тоже!
– Да, когда мы сидели в Астрахани. А сейчас нет! Он не пойдёт против Москвы, государя. Тот мал, несмышлён. Да бояре-то вокруг не простачки…
Как-то поздним вечером он зашёл к Марине в её землянку. При ней оставалась одна девка, кормилица царевича, из астраханских, прислуживающая ей. Он кивнул головой девке и Николаю Мело, который частенько теперь был при ней, чтобы вышли. Николай Мело и девка, захватив младенца-царевича, вышли из землянки.
– Что же дальше-то, Иван? – с каким-то странным спокойствием на лице спросила она его.
Она уже смирилась со своей участью, с той жизнью, которая подхватила и понесла её против её воли куда-то, даже не понятно куда. Хотя она и видела, что всё время теряет и теряет всё, что составляло её стремление. Но уже не могла отказаться от того, чтобы её не называли царицей. Вокруг неё одних людей сменили другие, но для всех их она оставалась царицей…
«Вон и казаки уже не те», – подумала она как-то.
Только Заруцкий ещё был рядом. Нет Казановской… И Бурба исчез. Тот атаман, который оставался верен ей. Она не задавалась вопросом, зачем она нужна Заруцкому, но догадывалась. А вот у того, у Бурбы, она всегда видела в его глазах себя царицей.
* * *
Но и с этого городка они вскоре снялись, после того как казаки, обеспокоенные, заговорили, что из Астрахани обязательно пойдут искать их, по их следам, и нагрянут вот сюда, на этот Настькин городок.
Да, не оставить следы они не могли, так же как и какой силой ушли из-под Астрахани. Каждый атаман вставал на ночевку своим станом, своим котлом.
«Семь станов! На каждой ночевке тридцать два котла!» – подсчитав как-то свои силы, сокрушённо покачал головой Заруцкий оттого, как мало людей осталась с ним. Да и тем, волжским казакам, он не доверял.
Всё это следы, их не скроешь, приметы для тех, кто пойдёт искать их.
Поднимаясь караваном судов вверх по Яику, они прошли соляную гору.
– Индерская, – показал на ту гору Тренька. – Соль добывают здесь…
Через два дня они подошли к месту, к которому тянули их Тренька и Максимка, Дружная Нога.
– Медвежий остров, – сказал Тренька, показав Заруцкому на плывущий навстречу им остров. – Здесь наш городок, казачий, старый. Ещё со времен царя Грозного здесь жили станицами…
Медвежий остров, бугристый, высокий, не затопляемый
