Как и каждый вечер, я провожу Четыре проверки.
По моим подсчетам, мы обе на шестом месяце беременности. Энергия Мэйлин бьет ключом, и, похоже, у нее все в порядке. Она выглядит здоровой: на щеках румянец, волосы блестят, а руки нежные и мягкие. Я не замечаю никаких перепадов в ее настроении. Ее пульс прощупывается на всех уровнях, свидетельствуя, что и мать, и плод чувствуют себя хорошо. От нее пахнет духами, но наносит их Мэйлин не для того, чтобы скрыть кислинку скрытого недуга. Я слежу за тем, чтобы она выпила каждую каплю согревающего Кровь отвара.
Когда все дела завершены, Мэйлин распускает пояс, перехватывающий ее платье. Я делаю то же самое. Мы перебираемся на кровать и укладываемся на подушки, поставив между собой чайный поднос. Мы расплетаем волосы и позволяем им свободно струиться. Наши нефритовые и золотые заколки разбросаны по ложу, будто мы – супружеская пара после постельных утех.
– Вот бы оказаться дома… – говорю я.
– Ни одна мать не хочет рожать вдали от собственной спальни, – соглашается она. – Но ты справишься, потому что ты смелая и у тебя есть я.
– Ничего я не смелая…
– Если я не беспокоюсь, то и ты не должна. – В ее голосе звенит мечтательность: – Судьба сказала свое слово, когда позволила нам одновременно забеременеть. Если нам суждено рожать вдали от дома, то мы должны принять это. Здесь много повитух, и я отброшу страхи, если ты будешь рядом.
Она права. Дворцовое хозяйство обслуживает больше повитух, чем мы с госпожой Чжао предполагали, хотя и не так много, как если бы у императора было несколько жен и сотни, если не тысячи наложниц.
Мэйлин улыбается.
– Ты печешься обо мне сильнее, чем я об императрице.
– Я всегда буду заботиться о тебе больше, чем о ком бы то ни было.
Именно поэтому я уделяю особое внимание согревающим травам, которые прописала ей.
Она поднимает поднос с чаем и ставит его на приставной столик, затем придвигается и кладет голову мне на плечо. Тепло ее тела окутывает меня. Я лежу не шевелясь.
– Этот опыт не изменит твою жизнь, – бормочет она, – но мою он уже изменил. В кои‑то веки мы с тобой в равных условиях.
– Это большое счастье…
– О! Ребенок! Потрогай! – Она берет мою руку и кладет себе на живот. Мой малыш предпочитает пихать меня в одно и то же место, а ребенок Мэйлин каждый вечер выбирает новое, заставляя нас гадать, машет он там ножками или ручками или бьется головкой.
– Если это не сын, который уже тренируется бегать с воздушным змеем на веревочке, – говорю я, – значит, твоя дочка, которая будет так же изысканно семенить на ножках-лотосах, как сама Богиня крошечных ног, окажется подвижна, будто лань.
– Если это девочка, поможешь перебинтовать ей ноги? – спрашивает Мэйлин. – Я хочу, чтобы она вышла замуж в хорошую семью.
– Конечно. А если у вас родится сын, я спрошу у Маожэня, сможет ли он посещать нашу школу в Благоуханной усладе. Там преподают очень талантливые учителя. – В таких семьях, как моя, нередко приглашают сыновей бедных родственников или друзей, чтобы те могли воспользоваться щедростью клана. – Если мне подарят сына, оба мальчика смогут вместе учиться – с первых дней занятий каллиграфией и до того момента, когда отправятся в столицу сдавать экзамены.
– Если у нас обеих родятся дочери, я надеюсь, что они будут так же близки, как и мы.
– Конечно!
– Если у одной из нас родится сын, а у второй дочь…
– Ты уже думаешь о свахе? – Я говорю это негромко, надеясь, что подруга воспримет это правильно, потому что, как бы я ни любила Мэйлин, подобному браку не бывать – даже если у ее дочери будут самые крохотные на свете ножки.
– Позволь мне помечтать, Юньсянь. Позволь помечтать!
Маковка, понимая, что я, как это было вчера и третьего дня, снова проведу у Мэйлин ночь, раскладывает угли под каном и подкидывает дрова в жаровню. Мы начинаем дремать.
Иногда я просыпаюсь и вижу, как Мэйлин сидит над своими вещами, тщательно перебирая их, словно я могу соблазниться чем‑то из ее сокровищ и украсть. Одна эта мысль заставляет меня улыбаться. Рядом со мной Мэйлин расслабляется и, прижавшись ко мне, погружается в сон. Ее дыхание становится глубже, а выдыхаемый ею воздух теплым потоком проходит по моей груди и опускается на руки. Нам надо бы переодеться в одежду для сна, но мне так жаль ее будить, и я провожу пальцами по кончикам ее волос, густых и длинных – до самого моего бедра…
Порой я долго не могу уснуть и позволяю мыслям унестись вдаль. Может, мы с Мэйлин и имеем схожий статус в Великих покоях, и я желаю подруге только наилучшего, но судьбы наши отличаются. И изменить порядок вещей мы не в силах. Оттого‑то мне и бывает тревожно… Как феникс восстает из пепла, так и Мэйлин поднялась, но есть и другая истина: чем выше взлетаешь, тем больнее падать.
Сквозь ресницы я смотрю на догорающий фитиль, и вот золотой свет в комнате гаснет – как и искры в моем сознании.
Ночь следует за днем, а день за ночью. Минул второй месяц с тех пор, как мы с госпожой Чжао прибыли в Пекин. Императрица находится на сроке, когда в любой момент могут начаться роды. У нас с Мэйлин впереди еще четыре недели. В этот раз я проведу их не в четырех стенах собственной спальни, как положено высокопоставленной даме, а как работающая женщина типа Мэйлин, из-за чего пребываю в смятении. Однако бабушкины предостережения я помню и по мере сил борюсь со слабостью собственной натуры – стараюсь не впадать в уныние и не провоцировать болезнь. Мэйлин, за что я ей очень благодарна, зная о моих врожденных пороках не понаслышке, тщательно приглядывает за мной, а я так же бдительно слежу за тем, что может причинить вред ей или ее ребенку.
Сегодня мы, вместе с приближенными к императрице женщинами, сидим в Великих покоях, и Сострадательная рассказывает одну из своих любимых историй. Мэйлин устроилась неподалеку от меня. Она выглядит бледной. До прошлой недели я видела ее только счастливой и довольной. Потом что‑то изменилось, и два дня назад у нее началась рвота. Обычно утренняя тошнота мучает беременных только первые три месяца, но некоторых женщин эта напасть терзает вплоть до родов. А иногда она еще и возникает на довольно позднем сроке. Вечером я добавлю новые ингредиенты в отвар для Мэйлин, а пока должна сосредоточить внимание на императрице.
– Мой муж – единственный император за всю долгую историю Китая, у которого только одна жена и ни одной наложницы, – говорит она в своей обычной изысканной манере.
Сострадательная раскалывает между зубами дынное семечко, рассматривает его, а затем отправляет в рот.
– До самой его смерти я буду для него единственной женщиной.
Она любит повторять эту историю, и даже я ее слышала уже несколько раз с момента приезда.
– Когда мой муж был мальчиком, его отец содержал тысячи наложниц. Его любимицей была наложница по фамилии Ван. Император Чунхуа потерял всякий интерес к своей жене, императрице У, которая подарила ему сына. А наложница тем временем изо всех сил пыталась забеременеть. – Императрица Чжан понизила голос, рассказывая о том, что мало кому известно за пределами дворца. – Каждый раз, когда наложница Ван слышала, что другая наложница ждет ребенка, она травила ее или тайно поила травами, от которых случается выкидыш. Императрица У поняла, что она и ее сын тоже могут стать мишенью для наложницы, и они скрылись. Их защищали евнухи. Когда император умер, на трон взошел мой муж. Наложница Ван сгинула. Больше о ней никто не слышал…
Хотя эта история об ушедшем поколении, она заставляет нас понять, что императрица Чжан внимательна к дворцовым интригам и не допустит их. Она поворачивает голову, рассматривая присутствующих женщин.
– Мой муж – последователь конфуцианства, буддизма и даосизма. Он верит в праведность и послушание. В честь матери и всего, что она сделала, чтобы защитить его, он подает пример всей стране – не только здесь, во дворце. Вот почему сегодня в Великих покоях нет ни младших жен, ни наложниц.
