взяли на плечи мертвого и понесли… Было в их неторопливом движении что-то возвышенное, чего не понять обыкновенным человеческим разумением. Но, о, Господи, что есть разумение, во всякую ли пору оно властно над людьми? А что как захотят они подняться над ним и узрить себя в непривычном собственному суждению мире света?..
Эта несвычность и смутила Амбала. Он, махнув на все рукой и тем унижая привычно живущее в нем, делаясь зависимым не только от высшей власти, а еще и от обстоятельств, и зная, что ощущение униженности еще долго будет преследовать его, стоял и с ненавистью смотрел в ту сторону, куда двинулась единая в своем порыве толпа.
Лоскутная толпа шла к деревенскому кладбищу. Впереди нее вдруг появился худотелый коротконогий человечек с крестом в руках и в старом подряснике и рваной скутейке. Про него никто в миру, кроме Егора и Кузи, не знал. Он жил за деревней, в верстах семи от нее, в глухом непролазном урочище, в землянке… Однажды по теплу Кряжевы очутились в урочище, споря про что-то и не обратив внимания, куда несут ноги. Братья подобно всем жителям Карымихи не очень-то хотели бы оказаться в урочище, про которое ходила дурная слава. Сказывали, будто де нечистая сила крутит всеми, кто забредет сюда, насмехается люто, вдруг да и лишит памяти, и тогда человек делается сам не свой и мучительно думает про что-то, пока близкие или друзья не догадаются попросить Дедыша изладить святой воды, чтоб порченый испил ее. Ну, очутились Кряжевы в урочище, смотрят, колючий облепиховый кустарник кое-где пригнут и слабая, взросшая без солнечного света, вялая трава близ дерев примята. Братья насторожились, запоглядывали по сторонам, только тогда и определились, что нечаянно забрели в урочище, и заробели, намеревались повернуть обратно, но тут еще пуще заволновались и не могли сдвинуться с места, пребывая в сильном, не оборвать сразу, оцепенении. А причиной этому стало неожиданное, точно из-под земли, появление маленького рыжего человечка с длинными лохматыми волосами. Откуда он?.. Иль в его облике нечистая сила выметнулась из глухих таежных недр?.. Кряжевы шептали испуганно:
— Сгинь, окаянная! Сгинь!..
Но человек все стоял на месте, точно пригвожденный, и, кажется, тоже испытывал страх. Так они пребывали какое-то время в душевном расстройстве, пока Егор не спросил слабым дрогнувшим голосом:
— Ты кто?..
— Человек я, много чего претерпевший и теперь бредущий не знамо куда… Неведомо про то никому в свете, и мне тоже… одному Господу…
— Странник, что ли? Побродяжка?..
— Может, это и есть теперь мое прозванье, а может, другое какое-то… Иль не все мы нынче бредем впотьмах, одно только и прозревая впереди — Свет Господний?..
Человек отвечал, мягко и напевно выговаривая слова, и можно было подумать, что он пробует отыскать нечто способное пригодиться через минуту, когда он затянет ту, от сердца, песню. Но, конечно же, человек думал не об этом, а о том, надо ли ему, мучимому голодом и жаждой пития от людского тепла, говорить правду? Не лучше ли затаиться? А что как встреченные им люди нападут на него?.. Он догадывался, что лучше бы помолчать, не остыло еще, перед глазами стояло страшное: ввалились поутру, вытеснивши мирян, в Христовую церковь; они были в длинных плащах, с огненнодышащим оружием в темных руках, согнали служек под высокий деревянный купол и заперли там. Варнаки искали настоятеля, да припозднился он, и теперь, зайдя в церковь с притайной стороны, смотрел на разор, сдерживаемый могучим дьяком. Тот пришел с ним и сейчас, зажав ему рот огромной ладонью, тоже, как и он, плакал… А потом настоятель покинул родную деревню и с тех пор его никто не видел. Он понимал про поднявших руку на Господа, что есть они порождение дьявола, дьволята, чинящие зло роду человеческому, возомнившие себя вознесшимися над сущим. Понимал и другое: наступит время, и они сломают себе шею.
Человечек отвечал, мягко и напевно выговаривая слова и поникнув:
— Священнослужитель я из ближнего оселья. Бежал оттуда, преследуемый бесовской силой. — Вздохнул: — Но, ежели добрые люди пожелают выдать меня хотя бы тем же варнакам, которые учнили разор церкви Пресвятой Богородицы, посрывали старинные иконы со стен, я не стану чинить препятствий и сам с охотой пойду с вами. Знать, Господу так угодно.
Братья выслушали выбравшего одинокую скитскую жизнь, помогли ему вырыть землянку в урочище… И с тех пор, обламывая робость, приходили сюда и приносили из скудных своих съестных припасов.
Толпа двигалась, впереди нее шел человек с крестом в руках и молился. И, хотя он говорил тихо, многие в толпе слышали произносимые им слова, и были те слова о милосердии, о добром сердце преследуемого злым роком мирянина, не оттолкнувшего Господа, приемлющего Его и в горький час. Люди внимали произносимому священнослужителем, и на сердце делалось мягче и спокойней, а так неожиданно обрушившаяся на них душевная твердость в правоте того, что нынче совершается ими, укреплялась. Никто не помнил, в какой момент впереди толпы появился человечек, и никто не задавал такого вопроса. Что-то сказало людям, будто человек с крестом в руках спустился с неба в благодарность за их душевный порыв, а может, дан им за те муки, что претерпел в жизни отдавший Богу душу.
Для Егора и Кузи появление во главе толпы священника тоже было неожиданно. Они боялись за него: а что как порушники Веры из лагеря, догадаются, кто он, небось не помилуют, не любят оставлять свидетелей, — и не понимали, почему он покинул схронок. С опаской посматривали в сторону священника, а когда увидели продирающегося сквозь толпу Револю и поняли, куда он устремился и отчего так яростно расталкивал людей длинными проворными руками, на какое-то время опешили и не знали, как поступить. Но скоро опомнились и, не сговариваясь, но сознавая каждое братнее движение, кинулись за Револей. Настигли его, когда тот уже подбирался к маленькому священнику. Они настигли Револю и как бы ненароком потеснили его, а когда тот попытался оттолкнуть их, сдавили плечами. Револя охнул и раскрыл рот, не в состоянии ничего сказать. Он так и не стронулся с места, наблюдая за обтекающей его толпой, и вдруг почувствовал в ней какую-то особенную силу, о которой не имел понятия, и вот теперь стал свидетелем ее взлета, и растерялся. Все ж спустя немного взял себя в руки и мысленно сказал: «Ладно, теперь я не буду мешать толпе, отыграюсь, когда она распадается, и, как просила братва, наведу укорот маленькому священнику, не
