Ознакомительная версия.
В этой связи принципиально важно обратить внимание не только на отсутствие у Иисуса интереса к захвату светской власти, но и на то, что еврейские иерархи это осознавали. Он мог войти в Иерусалим как Мессия. Но не в том понимании, которое господствовало тогда в Иудее. И не как Царь, рассчитывающий обрести реальную политическую власть. А тем более захватить ее насильственным путем. Наоборот, когда (после явленного Иисусом чуда умножения хлебов) люди решили вознести Его на реальный трон, Иисус «узнав, что хотят придти, нечаянно взять Его и сделать царем» (Ин. 6:15), вынужден был поспешно удалиться. По той же причине Иисус остановил Петра, выхватившего во время Его ареста меч. Брюс М. Мецгер писал: «Это было Его прямым „нет“ политическому и военному мессианизму».
В словах Иисуса, обращенных к людям, отсутствовали призывы к захвату власти и мятежам. Самое удивительное, что в Его словах вообще сложно выделить какую-то крамольную новизну. Как писал Гельмут Тилике, Иисус «не произнес практически ни единого слова, которое нельзя было бы прочесть в раввинистической литературе до него, причем почти в той же форме».
Большинство ключевых христианских понятий действительно можно найти в Ветхом Завете, особенно в книгах Даниила, Захарии, Исайи и Псалмах. То есть многие кирпичи, заложенные Иисусом в фундамент христианского здания, вначале обжигались в иудейской печи. Вместе с тем, Он каким-то непостижимым образом сумел придать ветхозаветным нормам совершенно иной, качественно новый смысл. Эта непостижимость завораживает – скромный проповедник из Галилеи, рассказывавший простым людям не всегда понятные для них притчи и совершавший различные чудеса и исцеления, в итоге сотворил самое великое чудо: мир уверовал в Него. Почему?
В чем «феномен» Иисуса?
Для христиан все вышесказанное является самым веским доводом в пользу того, что Иисус – истинный Бог. И именно поэтому христианское вероучение распространилось по всему миру. А вот светским исследователям приходится задумываться над этим феноменом и пытаться найти ему логичное объяснение. Даже Ф. Энгельс вынужден был констатировать: «С религией, которая покорила Римскую мировую империю и в течение 1800 лет господствовала над значительной частью цивилизованного человечества, нельзя разделаться, просто объявив ее состряпанной обманщиками бессмыслицей»45.
Над этим феноменом долго ломал голову К. Каутский, пытаясь найти ответ на вопрос о том, почему память об Иисусе не исчезла бесследно спустя два тысячелетия. И хотя он связывал это не с личностью Христа, а с созданной Им организацией, нельзя назвать лишенными логики его рассуждения о том, что эта организация не могла быть основана (как полагают многие) уже после смерти Иисуса. Считая такую гипотезу невероятной, Каутский отмечал: «Она (гипотеза – авт.) в действительности основывается на допущении, что сейчас же после смерти Иисуса его последователи ввели в его учение нечто совершенно новое, на что он не обратил никакого внимания»46.
Здесь Каутский, видимо, прав. Это «совершенно новое» было введено не ап. Павлом, не ап. Иоанном Богословом или кем-либо еще другим. Эта совершенно новая вера введена Самим Иисусом. И в ее основе лежат не легенды и мифы, а конкретные исторические факты: Его жизнь, распятие и Воскресение.
Й. Ратцингер писал: «Нет, великое, новое и волнующее исходит не от кого бы то ни было, а от Самого Иисуса; община, живущая верой, может только развивать то, что ей дано, но не создать. Никакая община вообще не сложилась бы и не выжила, если бы ей не предшествовала небывалая, масштабная реальность».
Эту реальность могли ощутить и иудейские иерархи, и римский наместник. «Первосвященники, по мнению Н. Т. Райта, наверняка, сознавали необычность Иисуса», его деяния обладали «тревожной неоднозначностью». Исследователь должен это учитывать при анализе обвинений, которые могли быть выдвинуты против Иисуса.
Своей «новой Торой» или «новым законом» Иисус кардинально изменил ситуацию. Подробнее об этом законе поговорим в следующей главе. Пока же отметим, что в отличие от Ветхого Завета, где в основном говорится об отношениях между Богом и избранным народом, Иисус выдвинул на первое место отношения между Богом и каждым конкретным человеком. И при этом в наглядной и доступной форме показал, что истинный Бог совсем не такой, каким Его до этого представляли иудеи. Поэтому Й. Ратцингер и отмечал, что Иисус – «это не израильский вариант предсказателя, …а нечто совсем иное».
В этой связи надо сказать, что в трудах богословов крайне редко присутствует весьма важная для настоящего исследования мысль, которая как бы обобщает сказанное. Мысль эта о том, что Иисус дал людям критерии понимания истинного Бога, указал путь к Нему47. Проблема же заключается в том, что этот, по сути, единый Бог, упоминаемый и в Ветхом, и в Новом Завете, в представлении иудейских судей являлся только и исключительно Богом Яхве – недоступным для людей и бестелесным. Поэтому обвинения Иисуса, представшего перед судом в человеческом облике, могли судьями рассматриваться в связке с понятием – «бог иной». Так в нашем исследовании обозначились контуры одного из ключевых обвинительных пунктов в деле Иисуса. Это обвинение в идолопоклонстве.
П. Полонский писал: «Любая попытка „представить“ Бога в каком бы то ни было образе, „воплотить“ Его в каком бы то ни было существе является, с точки зрения иудаизма, примитивизацией Божественности и граничит с идолопоклонством»48. В этой связи П. Полонский назвал проблемой, «наиболее радикально разделяющей иудаизм и христианство», – «вопрос о Иисусе как воплощении Бога». По его мнению, «поклонение Иисусу Христу как Богу в образе человека, сам факт объявления Иисуса тождественным Богу – вызывает у евреев категорическое неприятие».
Запомним этот важный для нашего исследования момент (в той или иной форме мы не раз будем к нему возвращаться): как сам факт отождествления человека с Богом, так и поклонение такому Человеку могли стать основанием для выдвижения обвинения в идолопоклонстве.
Приравнивал ли Иисус Себя к Богу?
Из синоптических Евангелий следует, что Сам Иисус открыто никогда не говорил о том, что Он – Бог. И даже в первых главах Евангелия от Иоанна Он не отождествляет Себя с Богом, изрекая: «Бога не видел никто никогда», «Ни гласа Его никогда не слышали, ни лица Его не видели» (Ин. 1:18; 5:37).
В этой связи важно отметить, что Иисус видел Свою миссию не в том, чтобы стать главным Самому, а в том, чтобы сделать главным для людей Бога49. В то же время Он не раз давал понять ученикам – кем является для Него Бог и кто Он есть Сам. Так, Филиппу, попросившему Иисуса явить Отца, Он сказал: «столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп?». По дороге в Кесарию Филиппову Иисус Сам спросил у Своих учеников: «А вы за кого почитаете Меня?». Ответил Петр: «Ты – Христос, Сын Бога Живого» (Мф. 16:15—16) и Иисус одобрил его исповедание.
Евангелисты отмечают два открытых богоявления Иисуса ученикам: в момент крещения и во время преображения. Перед народом же, как утверждает христианская Церковь, Он допускал лишь «прикровенное богоявление».
Истину о Себе Иисус открыл, произнеся слова: «никто не знает Сына, кроме Отца, и Отца не знает никто, кроме Сына и кому Сын хочет открыть» (Мф. 11:27; Лк. 10:22).
Такого рода притязания могли представлять опасность для иудейских иерархов. Брюс М. Мецгер писал по поводу исповедания Иисуса о Себе как о Сыне Божием: «За это высокое притязание Иисус был осужден на смерть теми, кто считал Его виновным в кощунстве (Мк. 14:61—64). Пожалуй, во всех учениях, приписываемых Иисусу, нет элемента, чья аутентичность не была бы столь очевидна: иначе просто невозможно объяснить ожесточенную и злобную враждебность, с которой Его преследовали до смерти».
Между тем, есть немало серьезных ученых, которые в процессе анализа синоптических Евангелий пришли к выводу, что во времена земной жизни Иисуса Его никто не приравнивал к Богу и что понятия «Бог» и «Сын Божий» не были в то время тождественными. И. С. Свенцицкая в своем послесловии к книге Дж. Кармайкла обратила внимание на рассуждения этого автора о том, что даже апостол Павел не отождествлял Яхве с Иисусом и проводит между ними «осторожное различие»50. Лишь из Евангелия от Иоанна, написанного позже, следует, что Иисус еще до суда открыто говорил о Своем единосущии с Отцом (Ин. 8:25, 42, 58; 10:30; 14:9).
Представление Мессии и Бога в неразрывном единстве, как это и было позже принято в христианстве, вероятно, могло явиться основанием для предъявления Иисусу (как Человеку) обвинений в посягательстве на основы иудейской религии. А конкретно – в идолопоклонстве. Возможно, по этой причине Он не объявлял себя Мессией публично и практически никому не говорил открыто о Своей мессианской роли. Причем, роли необычной по тогдашним представлениям. Исследователь не может сбрасывать это обстоятельство со счетов. Бог, о котором говорил Иисус, и с которым каким-то образом был неразрывно связан, как уже сказано, мог ассоциироваться с «богом иным». А поклонение такому богу Тора относила к числу самых тяжких и наиболее опасных преступлений, именуемых идолопоклонством и богохульством. Поэтому нельзя исключать, что деяния Иисуса (например, отпущение грехов) и Его слова (например, «Я и Отец одно»), могли быть расценены как Его необоснованные притязания на мессианский (и даже более высокий) статус.
Ознакомительная версия.
