есть – с теми и придётся воевать!.. Хотя бы это!..
Они распустили полки со смотра.
Покинув Москву, армия Черкасского направилась сначала к Калуге. Там, по донесениям оттуда, складывалась тревожная ситуация. Южнее Калуги, на города Болхов, Мещовск и Козельск пришли черкасы и литовские люди. Они захватили и разграбили Лихвин. Такая же участь постигла другие города и остроги по украинным областям Московского государства. Получены были вести, что и Калуга тоже может оказаться в их числе. Воевода Калуги Артемий Измайлов, тревожа в Москве умы, сообщал, что литовские люди и с ними русские воры собираются идти и к Можайску. И придут, если захватят Калугу, докладывал он и слёзно просил помощь у столицы.
И Москва поверила ему, откликнулась на его призыв.
До Калуги конные полки Черкасского дошли скорым маршем, на рысях. И там, за пять вёрст от города, они увидели впереди, на лесной дороге, среди зелени березок, Измайлова с сотней боярских детей. Когда они подошли ближе, те прокричали громко ура.
Измайлов, Черкасский и Бутурлин съехались, поздоровались.
– А-а, Михаил, здорово! – весь засветился даже Измайлов, обрадовавшись появлению Бутурлина. – Дождались, дождались подмоги! Не то, думали, пожгут стены литовские люди! А у меня служилых – кот наплакал! Втрое меньше тех, что подходили к стенам!
– Ничего, всё обойдётся, – забормотал Бутурлин, еле шевеля сухим языком. – Давай – пошли в город.
– Нечего болтать, веди к себе! – остановил Черкасский Измайлова. – Горло промочить бы надо!
– Да, да! – заторопился Измайлов.
Он и его конники развернулись и двинулись впереди войска к Калуге. Вскоре они увидели крепостные стены, крутую излучину Оки, берега речушки Яченки.
Было начало августа. Палило солнце. Стояла жара, было душно, хотя уже подошёл вечер, но прохлада всё не наступала. И кони, люди – все вымотались от жары, от долгой скачки по дорогам пыльным. И только здесь, вблизи реки, по войску полетела отрадная для всех команда: «Сто-ой!.. Отдыха-ать!»… А тут ещё ударили в колокола по городу. И на стены и за ворота крепости высыпали мужики и бабы, парни, девки, старики – простые жители Калуги. И вскрик «Ура-а!» под колокольный звон огласил берега Оки, её окрестности. А звон, все вопли заглушив, поплыл над городом, над войском, над рекой. Был мелодичным он и серебристым, взбодрил всех жителей, упавших духом, всем огласил приход полков московских.
Черкасский отдал приказ полковым головам: ставить лагерь тут же, на берегу Оки. Затем он, Бутурлин и Измайлов, захватив с собой Царевского, скрылись за стенами города. На воеводском дворе они спешились. Холопы, приняв у них коней, увели их на конюшню. Черкасский, ступив на землю, уставился на представшие перед ним хоромы, как будто увидел их в первый раз. До последнего мгновения он не задумывался о том, что снова попадёт на этот памятный для него двор. Эти хоромы, двор каких-то два года назад занимали Самозванец с Мариной. Здесь частенько бывал и он, князь Дмитрий, боярин самозваного царя, вместе с Трубецким и Заруцким… И сейчас он с интересом и даже с трепетом оглядел знакомый ему двор. И ему стало почему-то грустно. Нет, его мысли были не о Самозванце. Просто вот сейчас он впервые с тоской ощутил скоротечность жизни. И как беспощадна она, сминает всех, почему-то не угодных ей.
Весь этот вечер они пили, обсуждали, что делать, как защитить город от того же Лисовского и запорожских казаков. Измайлов предложил им задержаться здесь: сходить походом под тот же Серпейск или Мещовск. Очистить их от лисовчиков и запорожцев.
– Нет! Сидеть тут недосуг! – резко возразил Черкасский, раздражённый почему-то на него за мелькнувшую на дворе вспышку неприятных воспоминаний.
Измайлов, не понимая причины его резкости, смолчал. Затем он встал, прошёлся по избе, тяжело ступая и о чём-то раздумывая.
И Черкасский заметил, что у него появилась на висках седина, засеребрилась и борода…
Но задержаться им всё же пришлось на несколько дней, дожидаясь дозоров, что ходили к Мещовску и Козельску. Когда же те вернулись, то донесли, что Лисовский со своим полком ушёл куда-то из-под тех городов.
Вот теперь-то стало ясно, что оставаться здесь дальше нет смысла.
– Ну, будь здоров, Артемий! – пожал Черкасский на прощание руку Измайлову. – Дозоры, дозоры чаще посылай! Не ленитесь! Тогда и оплошки не будет!
Михаил Бутурлин, что-то хмуро пробурчав, тоже пожал руку Измайлову. С утра он выглядел неважно. Эти два дня, живя на дворе загубленного им Ивана Годунова, в горнице его жены Ирины, в девичестве Романовой, своей старой любви, он много пил. Но тень Ивана, в отличие от Черкасского, постоянно думавшего о Самозванце, не беспокоила его. Похоже, она, обитавшая сейчас где-то на небесах, сама боялась его, живого…
Они сели на коней и покинули городские стены. В войсковом стане, на берегу Оки, когда они приехали туда, уже строились походным порядком полки.
– По коням! – пронеслась команда в полках боярских детей.
Вторя ей, прозвучали команды и у казаков. Затем откликнулись в стрелецком стане.
Полки вышли на марш. С утра было свежо. Легко дышалось. Роса мочила ноги лошадям. И они, лошадки, пофыркивая, пошли сразу ходко.
На душе у Черкасского, эти два дня жившего в комнате Самозванца, спавшего на его кровати, было туманно. В голове бродили всякие мысли, думалось, почему его, князя Дмитрия, из природных Черкасских князей, отвергли на Земском соборе. Чем же он оказался хуже вот того, Самозванца. Он искал и не находил тому причины… А вот теперь его спровадили подальше от Москвы, от двора, от власти. Это он понял сразу, когда его поставили во главе армии…
Измайлов же, стоя на городской башне, проводил тоскливым взглядом последние ряды конников. И когда хвост войска Черкасского скрылся за лесом, на той стороне Оки, ему стало тревожно. За эти два дня, рядом с огромным войском, он как-то забыл об опасностях, которые грозили его городу.
Войско Черкасского устремилось в погоню за полком Лисовского и запорожскими казаками. Те, как постоянно доносили дозорные, уходили, петляя, по лесным дорогам.
На второй день погони, отдыхая вечером у костра, Бутурлин лаконично подвёл итог своих размышлений о том, куда уходит Лисовский.
– Идёт на Вязьму!
Царевский согласился с этим.
– А ты, Афоня, всегда поддерживаешь только его! – пошутил Черкасский.
– Когда он прав!..
Они наслаждались прохладой и тишиной леса, неторопливо беседуя после походного дня. Пили водку, вспоминали избрание государя, удивлялись тому, что Земский собор продолжает также собираться. И это было вновизну. От этого появлялось бодрящее чувство чего-то неизвестного.
– Да ничего. Всё установится под старину, – всё так же лаконично и равнодушно заключил Бутурлин, на эти рассуждения Черкасского и дьяка.
Бутурлин же ни во что не верил и ничему не удивлялся после
