— Стройся ежом, ежом! Копейщики, вперед. Пищальники, пищали заряжайте! Фитили запаливайте!
Где ж их запалить на морозе? Пока кресалом искру на трут выбьешь, пока его раздуешь. А литва-то на конях уж вот она. От их сабель копья соломой ломятся.
Вмиг остался воевода без войска и без голоса, сорвал на морозе в бесполезном крике.
Прискакал Ртищев в Устюжну сам-пять, сполз с коня, вошел в приказную избу, увидел Змея Горыныча (т. е. Соломеню, Богдана и Алешу) да как заорет на них. А они и не слышат. Видят воевода в гневе великом, орет, аж жилы на шее вздуваются, а вместо крика шепот исходит. Алеша Суворов приблизился:
— Андрей Петрович, что с вами? — и ухо к нему поворачивает.
Змеей гремучей шипит ему Ртищев:
— Немедля крепость строить! Немедля!
— Но счас зима, что вы, — заикнулся Алеша.
Ртищев изо всей силы плетью по столу ахнул, словно из пистолета выстрелил:
— Крепость, я сказал!
Богдан Перский поинтересовался:
— А где войско наше, Андрей Петрович?
— Там, — указал вверх Ртищев, — куда ему шибко хотелось. У Всевышнего.
Все три головы Змея Горыныча рты разинули, наконец Соломеня вымолвил:
— Но такое войско…
— М-молчать! — зашипел на него воевода. — Дерьмо — не войско. Вы слышали, что я приказал? Немедленно, крепость!
Еще воевода Ртищев шепотом орал в приказной избе на Змея Горыныча, а уж вся Устюжна узнала: наших побили под Батневкой. Прибежавшие с воеводой рассказали.
И еще несколько дней тянулись в Устюжну уцелевшие, успевшие удрать в лес от занозистых польских сабель. Пробирались лесами, мерзли, голодали, надеялись дома отогреться, откормиться, отлежаться, наконец, на печках.
Ан нет. Застали Устюжну словно муравейник растревоженный. Город строил крепость. Все словно с ума посходили. И воротившегося, едва подкормив, тут же на дело гнали: «Какой отоспаться? Ты что, с луны свалился? Глянь на Андрея Петровича, он, воротившись, и часу не отдыхал».
Ртищева и впрямь не узнать было, почернел с лица, день и ночь носился по стройке, никому покоя и пощады не давал. Был безголос после злосчастной рати, но зол и даже жесток к нерадивым. Указывая кому-то, шипел:
— Здесь копай, отсюда и вон до туда.
— Андрей Петрович, земля-то железа крепче, ее…
Ртищев такому и договорить не давал, совал под нос кулак с плеткой и нес шепотом такой мат, что тот мигом все усваивал: разгребав снег, раскладывал огонь, оттаивал землю и долбил.
В лесу стучали топоры, визжали пилы, бревна свозили на площадь, где плотники рубили срубы будущих крепостных вышек, навесы, переходы, ворота.
Потеряв голос, Ртищев наконец-то обрел неограниченную власть, стал настоящим воеводой. Наученные первым поражением, устюжане слушались его беспрекословно. Наперво он приказал работать круглосуточно.
— Никаких снов, спите по очереди.
И упертые устюжане послушались, ночами работали при кострах. И скоро сами себе дивиться стали, когда увидели, что крепость растет не по дням, по часам, когда начали таскать с площади отесанные с зарубами бревна и стали их укладывать в срубы.
Не забывал воевода и о противнике, посылал каждый день за Батневку разведку, подсылов: «Как они там?»
— Андрей Петрович, пьянствуют оне.
— Ну и слава Богу, было б вино у нас, еще им бы добавил.
Подсылы сообщали: «Не хотят выступать, морозно очень».
— Ну и правильно, — шептал Ртищев, — какой дурак в морозы воюет.
В три недели, и именно в морозы, срубили устюжане себе крепость, установили на вышках пушки, натаскали на переходы камней, копий, стрел и даже куски льда колотого.
И тут еще радость. Из Новгорода Скопин-Шуйский прислал им сто ратников, а с ними десять бочек пороха. От радости или еще отчего у воеводы голос стал прорезаться. Вся Устюжна этому радовалась: теперь мы с воеводой.
1 февраля отец Саватей освятил крепость, все башни веничком окропил, а уже через день караульные с вышек увидали противника.
Первым на крепость ринулись казаки с татарами, с визгом подскакали, осыпали устюжан дождем стрел. Но с вышек рявкнули пушки, забухали пищали, свалив несколько удальцов.
Затащили в крепость одного раненого. Воевода сам его допрашивал:
— Что за войско явилось, кто командует?
— Командует пан Казаковский, а войско послано его величеством Дмитрием Ивановичем.
— Сколько вас в войске?
— Тыщ пять.
— Пушки есть?
— Есть.
— Сколько.
— Не считал, но не менее десяти.
— Ты сам откуда?
— С Дона.
— Чего ж тебя сюда занесло?
— Дык, говорят, неправильно царь сел.
— Царь в Москве, а ты-то тут зачем?
— Ну как? Велят же, попробуй ослушайся.
— Велят, велят, — рассердился Ртищев. — Вот велю тебя повесить, будешь знать.
— За что?
— За шею, болван.
Но вешать не стал раненого, приказал перевязать и кинулся на башню, начинался новый приступ. Теперь к стенам полезли пешие, у некоторых были и лестницы, этих встретили градом камней и кусками льда, нарубленного на речке. Палили с пищалей, стреляли из луков, бросали копья.
Заметив некую вялость приступающих, Ртищев приказал:
— Идем на вылазку. Скапливаться у ворот.
Сам спустился к воротам, оглядел сгрудившихся внизу вооруженных устюжан, вынул саблю.
— Ну с Богом, ребята. Отворяй ворота.
И эта неожиданно вырвавшаяся из крепости толпа, бряцающая оружием и орущая в сотни глоток, словно тараном пробила негустую цепь наступающих поляков и обратила их в бегство.
Воодушевленные первым успехом устюжане гнали врага более трех верст. Захватили пушку, подкаченную к крепости, но так и не успевшую выстрелить по вышке, на которую она была направлена. Пушкари убежали вместе с удиравшей пехотой.
Возвращались устюжане в крепость уставшие, но веселые. Катили с собой захваченную пушку и зарядные ящики с ядрами и пороховыми картузами.
Тут же в церкви состоялся благодарственный молебен перед чудотворной иконой Богородицы:
— Она, она пособила нам на супостатов.
Молились и просили ее на грядущее не оставлять их своей помощью в ратоборстве с басурманами и клятвопреступниками. Для устюжан изменившие живому царю и передавшиеся какому-то новому и являлись клятвопреступниками. От таких, конечно же, Богородица отвернется и обратит свой лик на тех, кто остался верен своей первой присяге.
И утром они снова отбивали очередной приступ и опять шли на вылазку, возглавляемые неугомонным Ртищевым. Удача им сопутствовала и на этот раз.
9 февраля поляки приступили к крепости уже с двух сторон. На стену и вышки поднялись уже и женщины помогать ратным отбивать врага. И даже отец Саватей, творя молитвы, явился на приворотную башню, вздымая над собой чудотворную икону Божьей матери, осеняя ею защитников: «Умрем за нашу заступницу!»
Одушевляемые присутствием Богоматери устюжане сражались с особым упорством, не жалея ни пороха, ни ядер, ни пуль, ни самих себя, словно это был их последний бой. Не догадываясь, что он действительно был последним.
Слишком много поляки потеряли уже здесь своих воинов, возле этой «ничтожной» — как выражался пан Казаковский — крепости.
Утро 10 февраля было тихим. Прождав до полудня, Ртищев отправил конную разведку в сторону польского лагеря:
— Постарайтесь разнюхать, что они там затевают.
Те скоро воротились с радостными криками:
— Они ушли-и-и! Бежали!
Были разосланы воеводой разведчики во все стороны, проверить, не заходят ли поляки с другой стороны. Но никто из них не обнаружил супостатов. Только теперь поверили устюжане в свою победу. И с этого дня каждый год 10 февраля отмечали этот праздник, совершая крестный ход с чудотворной иконой Богоматери — своей заступницы. Веря свято: она, она нас спасла.
А воевода Ртищев, вскоре докладывая главнокомандующему Скопину-Шуйскому о боях под Устюжной, резюмировал так:
— Упертые устюжане, заратятся — не удержишь.
Тушинский вор перекрыл почти все пути подвоза продуктов в Москву. В то время как в Тушино торговля шла полным ходом и в лагере образовалось целое купеческое поселение, ввозившее на рынок все от хлеба, мяса, вина до великолепных скакунов и даже пушек и ружей, московские торжища хирели. Все дорожало. Столицу душил голод. Этим отчасти объяснялось массовое бегство москвичей в Тушино под высокую руку государя Дмитрия Ивановича от надоевшего всем Шуйского, которого уже кляли на каждом углу.
16 февраля 1609 года у князя Гагарина Романа Ивановича собрались заговорщики. Бояре сидели по лавкам, возмущались дружно: «До каких пор можно терпеть Шуйского?»
Все соглашались, что Надо гнать его с престола, что из-за него такая смута идет. Но как это сделать?
