Все соглашались, что Надо гнать его с престола, что из-за него такая смута идет. Но как это сделать?
— Давайте послушаем Тимофея Васильевича, — сказал Гагарин и кивнул Грязному: — Говори.
— Я предлагаю завтра вывести на Красную площадь патриарха и потребовать смещения Шуйского.
— Гермоген не пойдет.
— Народ заставит, — сказал уверенно Грязный. — Куда он денется?
— А у вас уже есть подготовленные люди? — спросил Гагарин.
— Есть.
— Сколько их?
— Со мной приедет весь наш край. Человек триста будет.
— Триста маловато, — вздохнул Гагарин. — Ну я еще свою дворню пошлю.
— А думаешь, народ не сбежится? Все только и ждут сигнала.
— Я своих людей тоже приведу на площадь, — подал голос из угла Сунбулов. — Тимофей верно толкует: стоит начать. Когда Лжедмитрия свергали, тоже немного народу было, да еще ж поляки его охраняли. А с Васькой запросто управимся. Он всем уже осточертел.
— За него разве что Скопин заступится, — сказал Гагарин. — Тик он ныне в Новгороде сидит, шведов дожидается.
— Вот оно и хорошо, в самый раз Василия спихнуть.
— А кого на его место посадим? — спросил кто-то из бояр. — Мстиславского?
— Я говорил с Голицыным, — сказал Гагарин. — Он согласный вроде, хотя мнется.
— А чего мнется-то? — спросил боярин Крюк Колычев.
— Знаешь по поговорке: и хочется и колется… Но на площадь обещал прийти.
— Голицын любит чужими руками жар загребать. Если спихнем Шуйского, он в первых рядах будет. Вот почему он не пришел сегодня?
Колычев взглянул на Гагарина:
— Ты звал его, Роман Иванович?
— Говорил я ему.
— А он?
— А он говорит, не люблю по закуткам шептаться, вот на Красную площадь приду.
— Ну врет же, врет князь Василий. Он побоялся сюда прийти, чтобы не замараться, если нас здесь вдруг клевреты Шуйского накроют.
— Ну так как договариваемся, господа? — решил покончить с препирательствами Гагарин. — Начнем завтра?
— Раз подготовились, надо начинать, — сказал Грязный. — А то дождемся Скопина, тогда не получится.
— Будем уговаривать Гермогена, — насмешливо молвил Колычев. — Да ни в жисть не уговорим.
— Ну а что ж ты предлагаешь?
— Да прихлопнуть Шуйского и все дела.
— Ну, Иван Федорович, ты уж через край.
— Чего через край? Лжедмитрия ухлопали и все ладом получилось.
— Лжедмитрий — другое дело, Иван. Он польский ставленник был. А Шуйского мы сами избрали.
— На свою голову, — проворчал Колычев. — Как знаете, может на Маслену и удастся дело. Я только радый буду.
— Тут главное чернь зажечь, — сказал Сунбулов.
Колычев засмеялся:
— Чернь зажгется, Григорий Федорович, если ты ей винные подвалы пообещаешь.
— Нет, — возразил Гагарин. — О винных подвалах и заикаться не надо. Все дело прахом пойдет.
На следующий день с утра пораньше Грязный привел людей к Лобному месту, появились вскоре там Гагарин с Сунбуловым.
— Ну где они? — возмущался Грязный. — Вчера сколько их по лавкам у тебя сидело. А нынче?
— Да на языке все горазды, — согласился Гагарин. — А как до дела… Вот и Ваньки Колычева нет, а грозился: ухлопать, ухлопать.
— Слава Богу, кажись, Голицын пожаловал, — обрадовался Грязный, кивая в сторону приближающегося князя. — Здравствуй, Василий Васильевич, — приветствовал его издали. — А мы уж думали, ты не придешь.
— Как же не прийти, я ж обещался Роману Ивановичу. Ну чего стоим?
— Ждем народу побольше. Ныне суббота, должны сбежаться.
— На патриарха довольно будет и десятка. Давай, Тимофей, приглашай его.
Грязный едва удержался, чтобы не сказать Голицыну: «А ты чего не приглашаешь?» Сразу вспомнились и слова Колычева: «Голицын любит чужими руками жар загребать». Но не хотел начинать с препирательства.
— Хорошо, князь, но проводи нас через ворота.
Голицын проводил, сказав караульному:
— Это к патриарху, пропусти.
Но за Грязным не с десяток, а с полсотни побежало. Гермоген встретил делегацию грозно:
— Это еще что за комиссия?
— Святый отче, народ просит тебя на Лобное место, — сказал Грязный.
— Это еще зачем?
— Там узнаешь.
Патриарх возмутился таким ответом:
— Да как ты смеешь так со мной разговаривать? — воскликнул с гневом и даже посохом стукнул об пол.
— Ах, не хочешь по приглашению. Ребята, — обернулся Грязный к спутникам. — Помогите его святейшеству.
«Ребята» уже знали свое дело, налетели скопом на патриарха, ухватили под руки, отобрали посох.
— Вы что?! Вы что?! — возопил Гермоген. — Как вы смеете, злодеи?!
Но «злодеи» меньше его слушали, сами толочили патриарху:
— Народ зовет — идти надо, отче. Не отлынивать.
И потащили Гермогена силой, мало того, кто-то и толкал его в затылок: иди, иди. Старик хотел обернуться, увидеть этого богохульника, но ему не дали голову повернуть.
— Смотри под ноги, владыка, споткнешься.
Из собора вынесли, вытолкали в тычки Гермогена. Он понял, что будут так волочь и по Кремлю на позорище, оттого согласился:
— Ну довольно, злыдни. Вы мне у рясы рукав оторвали. Что у меня порхнет, че ли?
— Сам пойдешь?
— Пойду, конечно. Что я баран, че ли?
«Злыдни» отступились, и Гермоген потребовал вернуть ему посох.
— Зачем он тебе? Поди, драться хочешь?
— Дураки. Без посоха какой я пастырь?
Посох вернули, и Гермоген направился к Фроловским воротам величественным гордым шагом, как и положено святейшеству.
«Злыдни» смиренно следовали за ним, готовые в любой момент подхватить его снова под руки.
Думали, Гермоген может в воротах призвать на помощь караульных, но он проследовал мимо них молча, даже не ответив на поклоны.
Выйдя из ворот, он направился к Лобному месту, где стояли уже Гагарин с Сунбуловым. Толпа расступалась перед патриархом. Кто-то пытался благословение получить, его за полы оттянули: нашел время.
Гермоген неспешно поднялся на Лобное место и тут закричали из толпы явно подготовленные:
— Святый отче, до коих мы будем терпеть Шуйского?
— Чем не угодил он вам?
На это сразу не нашлось ответчика, потому заговорил Гагарин:
— Он тем не угоден народу, святый отче, что избран не всей землей, а своими потаковниками. И кровь христианская льется из-за него, недостойного. Нет счастья державе из-за него.
И тут закричали в толпе вперебой, добавляя царю непотребное:
— Он нечестивец!
— Он пьяница!
— Он блудник!
Гагарин с Сунбуловым переглянулись: кажись, через край перехватили. Шуйский и в холостяках обретаясь, никогда не блудил, а если и пил — всегда в меру. Ах, не об этом кричать надо. Но патриарх не упустил промашки заговорщиков:
— А ну скажите, с кем блудил царь? Молчите. А где видели вы его пьяным? Тоже сказать нечего.
— Он нас «в воду сажает», — попытался кто-то поддержать недовольство.
— Скажите, кого он посадил? Ну? Скажите же.
— Он тыщи пересажал, всех не упомнишь.
— Правильно, под Тулой бунтовщиков топил. Так что, он должен был их миловать? Они к нему убийц подсылали, что, ж он должен был с ними делать?
Нет, патриарха голыми руками не возьмешь, на любое обвинение он мгновенно ответ находит, попробуй переспорь такого краснобая. Подкован на все четыре. По его получается, что царь ни в чем не виноват, что нам его Бог послал, а божественный выбор терпеть надо, не роптать.
Даже грамота, написанная от полков с требованием переизбрать царя, не убедила патриарха.
— Не вы ли избирали Василия Ивановича и целовали ему крест, — гремел Гермоген с Лобного места. — А ныне хотите преступить через крест и меня, патриарха всея Руси, к тому наклоняете. Так нет же! Не будет вам на то моего благословения, не дождетесь его.
И с последними словами патриарх сошел с Лобного места и отправился восвояси. И никто уже не пытался его остановить, а тем более воротить назад.
Сунбулов с Гагариным были в некоторой растерянности. Так хорошо задуманное свержение Шуйского срывалось. Патриарх, с которого оно должно было начаться, переспорил заговорщиков и умыл руки.
— Где Голицын? — спохватился Гагарин. — Ведь он только что был здесь.
— Смылся, князюшка, — сказал Сунбулов. — Слинял, сучий потрох.
— Когда он успел?
— А черт его знает.
Понимая, чем для него может окончиться Масленица, князь Гагарин решился на последний отчаянный шаг.
— Православные, — закричал он. — Идемте к самому царю и потребуем добровольного ухода его.
— К царю! К царю! — завопили заговорщики, окружавшие Лобное место.
И хотя толпа уже собралась немалая, она почему-то не поддержала призыв и не кинулась вслед за заговорщиками во Фроловские ворота. Туда устремилось всего около трехсот человек, потрясавших кулаками и кричавших как заклинание: «К царю! К царю!»
