рацию, медикаменты и… черт подери, две тысячи золотых монет и большую сумму в английской валюте… да еще рация. Без нее спецгруппа была отрезана от Германии. К вечеру пришел сын Бека.
— Надо уходить, — сказал он, — англичане совсем близко.
За ночь спецгруппа сменила три пещеры, пока не нашла подходящую, и в ней заночевала.
Их разбудил лай собак. У входа в пещеру стояли вооруженные солдаты и полицейские с ружьями навскидку.
Франк, эль-Латиф и Саламе молча подняли руки. Вайленд, увидев английского офицера, сбросил арабскую рубаху, обратился к нему по-английски и представился:
— Майор немецкой армии Курт Вайленд.
Наутро начались допросы. Англичан больше всего интересовало, для чего предназначались металлические тюбики с белым порошком, найденные в рюкзаке Вайленда.
— Для того чтобы сбить собак со следа.
Но экспертиза показала, что это — мышьяк.
Дежурный сержант занес в протокол допроса майора Вайленда его показания о целях операции «Атлас»: «Причинить максимально возможный ущерб врагам Германии — евреям, англичанам, американцам и их союзникам; распространять среди арабского населения прогерманскую пропаганду».
На допросе Вайленд, упирая на тот факт, что его с Франком взяли в плен в военной форме, настоял на соблюдении Женевской конвенции в отношении военнопленных и добился желаемых результатов. В засекреченном письме, направленном из Министерства иностранных дел главе английской разведслужбы, говорилось:
«Мы не видим возможности предать арестованных немцев суду по статье „Шпионаж“, поскольку они были в военной форме, а это значит, что их следует считать военнопленными». И немцев отправили в лагерь для военнопленных, а арабов — в тюрьму.
Две тысячи золотых монет и большая сумма в английской валюте почему-то так и не нашлись.
Муфтий уехал на балканский фронт. В Боснии-Герцоговине и в Албании он руководил мобилизацией тысяч мусульман в ряды Ваффен-СС и сформировал целую мусульманскую дивизию, принимавшую активное участие в уничтожении партизан-сербов, евреев и цыган. Немцы хотели назвать эту дивизию «Свободная Аравия», но муфтию больше нравилось «Армия освобождения Палестины». В газетах появились фотографии: муфтий с вытянутой вперед рукой в нацистском салюте перед солдатской шеренгой и подпись: «Великий иерусалимский муфтий с боснийскими добровольцами Ваффен-СС»; муфтий, наклонившись, рассматривает автомат и подпись: «Арабы будут убивать евреев немецким оружием».
С Балкан муфтий поехал в Польшу. Пока он был в отъезде, Домет, можно сказать, был в отпуске. Муфтий оставил ему всего два текста, и Домет быстро с ними разделался. Первый текст — радиообращение муфтия — нужно было обработать. Начиналось оно так: «Во имя Аллаха я призываю мусульман всего мира к священной войне против англичан и евреев!» Второй текст — письмо в три адреса: в Министерство иностранных дел, в Главное управление СС и в Министерство внутренних дел — нужно было перевести на немецкий. В этом письме муфтий протестовал против того, что Италия, Венгрия, Румыния и Болгария, будучи союзниками Германии, позволяют своим евреям эмигрировать в Палестину вместо того, чтобы высылать их в Польшу.
Домет не понял, почему евреев надо высылать именно в Польшу, но потом вспомнил, как Вельбах ему сказал, что фильм «Вечный жид» снимался в Варшавском гетто. Наверно, там всех евреев и содержат. Но тот же Вельбах сказал, что гетто занимает один квартал, как же в него можно поместить всех евреев? Ну, ладно, чем думать о евреях, лучше сходить в бар.
Домет вошел в ближайший бар — и надо же! Вельбах! Уже подвыпивший.
— Эй, Домет, старина, как дела? — обрадовался тот.
— Спасибо, хорошо.
— А почему я вас не вижу на работе?
— Я в отпуске.
— Везет же людям. А я работаю как каторжный, света белого не вижу.
— Я у вас хотел спросить, Вельбах, помните, когда мы смотрели «Вечный жид», вы сказали, что этот фильм снят в Варшавском гетто.
— Помню. Ну и что?
— Я недавно слышал, что всех евреев надо высылать в Польшу, но как же они поместятся в гетто, которое занимает всего один квартал?
— Нашли о чем думать! Мне двоюродный брат написал, что в Польше для них уже есть большой лагерь. Забыл название.
— И что они там делают?
— А черт их знает. С каких это пор вас интересуют евреи?
— Бог с вами! — испугался Домет. — Гори они огнем!
— Вот они там и горят! — Вельбах прыснул, но сразу стал серьезным и погрозил Домету пальцем: — Вы ничего не слышали, а я ничего не говорил. Понятно?
— Еще бы! — Домет поднялся. — Всего хорошего, Вельбах!
— И вам, Домет! Развлекайтесь в отпуске и за меня тоже.
— Обязательно.
По-настоящему Домет почувствовал, что он в отпуске, только когда перестал ставить будильник на шесть утра. Вот и сегодня он не вскочил, а лежал в постели, как в далеком детстве. За окном шел снег. До Нового года оставалась всего неделя, и Домет подумал, не купить ли елку. Он вспомнил, как они всей семьей наряжали елку, которую отец каждый год привозил из Вифлеема. От папы мысли перешли к маме, к Салиму, к Амину. Он повернулся на бок, с головой укрылся одеялом и решил еще поспать.
Но сон не шел.
Сладко потягиваясь, он встал, умылся, выпил горячего чаю с бутербродами и уселся в кабинете, где ему захотелось поработать для себя, а не для муфтия. Солнечный зайчик лежал на карте в самом центре большого карандашного круга, которым Домет еще летом обвел Советский Союз. Надо сказать уборщице, чтобы она лучше протирала книги. Домет начал набрасывать план новеллы «Пистолет»: в семье, где все ненавидят друг друга, пистолет переходит из рук в руки. Отец убивает жену, сын — отца, дочь — брата и сама кончает жизнь самоубийством. Но жертвой рокового пистолета становится и нашедший его на месте преступления сыщик. Домет оставил несколько исписанных страниц, оделся и вышел из дому. Время было уже полуденное. В центре — не пробиться. Рождественские распродажи — в самом разгаре. В витринах сверкают гирлянды, рядами стоят шоколадные деды-морозы, из музыкальных магазинов несется любимый шлягер «Лили Марлен». Жизнь кипит — как будто нет войны. Что ж, оно и понятно. Германия все время побеждает, и скоро фюрер покорит весь мир. Лозунг «Слава фюреру!» — на каждом шагу.
В КД В Домет купил себе теплые ботинки и вышел из магазина. Его кольнула острая тоска.
«Сколько можно покупать подарки к рождеству самому себе! Я тут один как перст. В детстве аккуратно завернутые и надписанные подарки уже лежали под елкой, когда мы все втроем входили в комнату и наперегонки бросались к ней, нетерпеливо развязывали шелковые ленточки, разрывали плотную розовую бумагу и… Ой!
