тут же таять.
Открыло нелепое, жалкое лицо Алёши.
— Да, Савельев, — спокойно согласился Мишель, — ты, конечно, прав. Мы же не бретёры какие-нибудь. Правила есть правила. Моя очередь.
Он развернул руку с пистолетом. Выстрелил.
Алёша удивлённо посмотрел на него. На Бурмина. Упал на колени. А потом лицом в землю.
Бурмин бросился к нему. Перевернул. Бледное лицо Алёши обратилось к небу. Кровь толчками пропитывала сюртук. Алёша всё старался туда посмотреть.
— Бурмин… Бурмин… — Как будто тот мог помочь.
Мишель, не глядя на них, вынул платок. Наклонился. Отёр с башмака пятно.
— Кажется, я успею к мазурке. Приятно было иметь дело, господа! — И запрыгнул в коляску.
Мишель вошёл в сверкающую, гремящую — и, как всегда бывает в разгар бала, — уже чуть душную залу. Алина сразу заметила его: он шёл, не пропуская ни одного водоворота, со всеми раскланиваясь, всем улыбаясь. Свежий, чистый, притворно огорчённый тем, что опоздал. И с бегающими глазами. Алина поспешно извинилась, оставила Шишкина, который лопотал что-то восторженно-нудное.
— Мишель!
— А, милая сестрица.
Она искала ответ на его лице. Мишель смотрел поверх её головы на танцующих.
— Мадемуазель фон Бокк обещала мне мазурку. А кто это? Бог мой, никак малышка Вельде. Я не сразу и узнал. Как всё-таки меняют женщину крупные бриллианты.
— Мишель, — попробовала перебить Алина.
Но музыка вдруг смолкла. Танцующие недоумённо остановились. Над креслами, где сидели пожилые дамы и матери взрослых дочерей, порхнул недоумённый ропот. Все озирались. С хоров стали свешиваться не менее удивлённые головы музыкантов.
— Господа! Господа!
И как стрелка компаса, пометавшись, застывает в направлении севера, так все лица обернулись на губернатора в центре залы. Лицо старика пылало восторгом. Рядом с ним высокий генерал Облаков казался странно отстранённым.
— Господа! Наш ангел государь прислал!
Губернатор поднял бумагу.
— Только что с фельдъегерем из Полоцка.
Окунул глаза. Стал выразительно читать. Мари не сводила глаз с мужа. А он смотрел на неё. С упрёком.
— Самое вероломное нападение было возмездием за строгое наблюдение союза. Я для сохранения мира истощил все средства, совместные с достоинством Престола и пользою МОЕГО народа. Все старания МОИ были безуспешны. Император Наполеон в уме своём положил твёрдо разорить Россию.
По зале пролетело длинное колеблющееся «а-а-ах». Дамы прижимали ладони к груди или рту. Лица мужчин стали суровыми. Юноши пылко переглядывались.
Губернатор тонким от волнения голосом читал, то и дело приподнимаясь на цыпочки:
— Мы полагаем на силу и крепость их твёрдую надежду; но не можем и не должны скрывать от верных наших подданных, что собранные им разнодержавные силы велики и что отважность его требует неусыпного против неё бодрствования.
Тишина дрожала от напряжения. Мари наконец услышала позади глухой стеклянный стук. Обернулась и содрогнулась, отпрянув. Грязный косматый мужик испугал её. Он стал ей кивать. Загребал ладонью, как бы вызывая наружу. Мари нахмурилась удивлённо:
— Что вам надо?
А позади голос губернатора срывался и задыхался:
— Да найдёт он на каждом шаге верных сынов России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам! Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном — Палицына, в каждом гражданине — Минина!
Мари подошла к стеклу. Мужик засуетился, как пёс, который наконец добился внимания.
— Кто вы? — не понимала Мари.
А во взволнованной тишине звенело:
— Благородное дворянское сословие! Ты во все времена было спасителем отечества.
Рот мужика шевелился, но ни слова не было слышно из-за добротной рамы. На заросшем, странно смятом лице его проступило отчаяние.
Облаков увидел поверх голов, что жена говорит с кем-то за окном. Дурное предчувствие обдало его, как чёрная вода. «Нет. Неужели!..» Двинулся было. Увы, уйти было невозможно. Все взгляды сходились на нём и губернаторе, как театральные фонари — на паре главных исполнителей. Он мог только ждать. И слушать, как дрожит и разрастается внутри него беспомощность.
Голос губернатора сорвался и хрипел. По толпе гостей пробегали волны.
— Что вам надо? — спросила Мари, надеясь, что он скорее поймёт выражение её лица, чем слова.
Мужик поднял, прижал к стеклу тряпку. Мари в ужасе отпрянула от стекла. Она узнала свою косынку. Ту, что потеряла. Увидела кровь. Лицо мужика стало жалким. Мари сделал ему знак и вдоль стены, позади спиной стоявших к ней гостей, поспешила к дверям. Никто её не видел. Никому не было до неё дела.
— Я не положу оружия! — выкрикивал губернатор, опустив глаза к бумаге в трясущихся руках. — Доколе ни единого неприятельского воина не останется в Царстве моём.
Облаков не выдержал. Повернулся к окну. Увидел, что жена бежит к двери. Он стоял рядом с губернатором, под всеобщими взорами. Он ничего не мог поделать. Только смотреть.
— Александр, — благоговейно прочёл подпись губернатор. Слёзы стояли в его глазах. Припал губами к буквам, начертанным всемилостивейшей рукой.
И никто не нашёл этот его порыв смешным или фальшивым. Все лица дышали одним чувством. Губернатор отнял бумагу от губ. И восторженно крикнул:
— За нашу победу, господа! Ура! Шампанское!
Все тотчас задвигались, зашуршали платья, заплескались голоса, и Облаков наконец сорвался с места.
