— Знаешь, что тебе будет за это?
— Ничего не будет, — сказал Васька и рассмеялся.
— А если милиция узнает?
— Не узнает. Нет милиции. Задала стрекача.
— Что ты мелешь, придурок?
— Что слышишь. Не знаешь разве — немцы в Лубнах.
— Отогнали их.
— Никуда не отогнали. Они мост перешли и остановились. Не захотели ночью входить в город.
— Кто тебе сказал?
— Все говорят. Вот от моста и стреляли до полуночи.
— Сегодня им дадут!
— Кто даст?
— Наши.
— Как они дадут, когда немцы на танках!
— А бронепоезд? Как ударит из пушки, разлетятся фашистские танки в щепки.
— Да что с тобой говорить! — махнул рукой Васька. — Мне некогда. Я пошел, — и наклонился к мешку.
— Вот увидишь, расскажу, что ты обокрал магазин.
Васька выпрямился и, шагнув к Борису, ткнул ему под самый нос кулачище:
— Понюхай, чем пахнет!
— Не пугай! Не на того напал. Видали таких.
Знал: драться Васька не будет, только запугивает.
— Не сердись, глупый, — опустил кулак Васька. — Я пошутил. Хочешь, дам тебе костюм? Будь только корешем.
— Не надо мне ворованного.
— Ну, и глупости! Никакое не ворованное. Наши еще спасибо скажут, что забрал. А то немцы заграбастали бы. Понял?.. А ну, поддай, помоги мне, — схватился за мешок.
— Сам поддавай! — сердито сказал Борис и пошел прочь.
Дверь открыла тетя Мария.
— Что случилось, Боренька? — встревоженно спросила.
— Записку принес от дяди.
Тетя взяла записку, поспешила в дом. В комнате горела лампа. Окно было занавешено одеялом. Тамара стояла у стола, на котором лежали какие-то бумаги.
— Возьми, прочитай. От отца! — отдала записку дочери.
Тамара развернула бумажку, наклонилась к лампе.
«Дорогие мои Мария и Тома! Все сложилось так, что я уже третий день не могу приехать домой. Возможно, и сегодня не приеду. Прошу вас, сразу же, как только получите эту записку, уезжайте из Лубен. Дела очень серьезные… Не теряйте времени… Обратитесь к начальнику станции, он устроит вас на поезд. Не жалейте вещей, это все наживное, возьмите с собой самое необходимое. Не забудьте про документы: прихватите свои и мои. Крепко целую вас, дорогие. Павел. Отец».
— Горе мое! — заломила руки тетя. — Он же ничего еще не знал, когда писал. Куда же нам ехать, когда все пути-дороженьки перерезаны?..
В глазах у нее заблестели слезы.
— Не надо, мама, — обняла ее Тамара. — Не расстраивайтесь. Фашистов еще отобьют.
Вдруг дом сильно потряс взрыв, даже одеяло упало с окна.
На дворе уже рассветало.
Раздался второй, еще более сильный взрыв, открылась форточка, в комнату потянуло прохладой.
Отрывисто, часто застрочил на станции зенитный пулемет. Слышен был шум самолета.
— Немецкий, — сразу определил Борис. — Бомбы сбрасывает.
Тамара потушила лампу, сняла со спинки стула теплую суконную жакетку, темно-синий берет.
— Мне надо идти.
— Ой, доченька, что же с нами будет? — склонилась ей на плечо мать.
— Не падайте, мама, духом. Комендант говорил: в Лубны фашистов не пустят…
Тамара накинула на плечи жакетку, надела берет.
— Мама, вот документы и книжки, которые я отобрала, — показала на стол, — спрячьте.
— А портреты? — кивнула на стену тетя.
— Портреты?.. — Тамара задумалась. — Пускай пока…
Вышли во двор втроем. Постояли на веранде, прислушались.
Умолкли зенитные пулеметы. Едва доносился откуда-то из-за станции гул вражеского самолета. Наверное, того самого, который только что сбросил бомбы.
Тамара повернулась лицом к матери и, словно боясь нарушить тишину, полушепотом сказала:
— Пойду.
Борис проводил Тамару до станции. Она была грустна, молчалива. Прощаясь, попросила:
— Боря, навещай почаще маму. Не скоро я, наверное, вернусь. Да и папа, кто знает, когда домой вырвется.
— Чего там, вернешься, — пробовал утешить он. — Вот прогонят немцев, тогда…
— Не знаю, не знаю… — перебила она. — То я успокаивала маму, а… — и не закончила. — Ну, будь здоров, Боря!
— Будь здорова!..
Борис стоял задумавшись, смотрел на сестру, которая все удалялась и удалялась.
«Не знаю, не знаю…» Наверное, что-то знает, но не захотела сказать…»
Когда Тамару скрыли предрассветные сумерки, Борис перешел железнодорожные пути, направился домой.
— Эй, дружище!
На запасной линии, возле товарного вагона, стоял красноармеец и махал рукой.
— Пойди сюда, парень!
Борис подошел.
— Не спешишь?
— Нет.
— Помоги поднести ящик с пулеметными лентами. Недалеко — на Советскую, к мебельной фабрике.
— Хорошо, — быстро согласился Борис.
— Товарищ старшина! — крикнул красноармеец в открытые двери затемненного вагона. — Есть помощник. Давайте четыре.
Тут же в дверях появился крепко сложенный старшина с двумя плоскими жестяными ящиками, окрашенными в зеленый цвет. Подал их красноармейцу. Потом вынес еще два.
— Бери, — кивнул Борису на ящики красноармеец. — Тебе — два, мне — два, поделимся четырьмя, — пропел протяжно детскую считалку.
Он хотел идти через привокзальную площадь, но Борис сказал, что к мебельной фабрике можно добраться другим путем — тропинкой вдоль железнодорожного полотна, а там напрямик садами, дворами. Так будет, пожалуй, и ближе и быстрее.
— Веди! — согласился красноармеец. — Нам как раз и надо побыстрее. Уже рассветает, скоро зашевелится немец.
Когда вышли на тропинку, красноармеец спросил Бориса:
— Где живешь?
— В Осовцах.
— Это там, за станцией?
— Угу.
— А я из-под Пирятина. Уже неделю здесь и все не могу вырваться домой. С весны не видел мать. Последний раз приезжал на Первое мая еще из университета. Обещало командование отпустить на этой неделе, наведался бы, хотя бы здравствуйте — до свидания сказал, так на́ тебе — прорвали, гады, фронт, с тыла зашли…
Едва выбрались на Советскую улицу, как с востока донесся натужный рев танков.
— Двинулись… — вздохнул красноармеец.
Во дворе напротив мебельной фабрики их остановил седой пышноусый и бровастый дед. Борис знал его — сторож из депо, дед Карп, бывший кавалерист и красный партизан. Колкий и острый на язык, дед никого не пропустит, чтоб не зацепить язвительным словом. Борис поздоровался, но дед Карп не ответил ему, обратился к красноармейцу:
— Так как же оно будет, парень, задержите или не задержите немцев?
— Постараемся задержать, дедушка.
— «Постараемся»! — передразнил его дед. — Что-то не очень видны ваши старания…
Красноармеец помрачнел и, ничего не ответив, пошел мимо невысокого здания к воротам.
— Да ты не обижайся, я так… Вы что? Вы рядовые, не вас об этом спрашивать… — бормотал им вслед старик.
У дороги под невысокой насыпью — фабричным переездом — сидели два бойца: один — возле пулемета, направленного вдоль улицы к базарной площади, другой — возле кучки гранат.
— Николай, хватит? — подойдя поближе, спросил красноармеец у пулеметчика.
— Сколько у нас есть? Одна, две, три, четыре… Восемь лент. Девятая заправлена. Думаю, хватит. — Посмотрел на Бориса. — А это что за герой с тобой?
— Помогал нести.
— Молодец!.. Ну, а теперь, парень, беги домой. Тут такое начнется — небу жарко будет!
— Я не боюсь! — важно сказал Борис.
Он сразу, как только увидел бойцов с пулеметом и гранатами, подумал: надо бы остаться с ними. Это ж такой случай представился — принять участие в настоящем бою! Бойцам он, конечно, не помешает, наоборот, если им снова надо будет помочь, с радостью поможет. Интересно, дадут они хоть один раз построчить из пулемета? Может, и дадут — ящики ведь носил… Конечно, оно и страшновато здесь… Ну так что? А кому не страшно на фронте? Всем страшно. И этим бойцам, наверное, страшно: никто не знает, что будет… Нет, надо остаться, он же не трус какой-то. Пускай вначале страшно будет, зато потом… Э-эх, потом будет что рассказывать ребятам. Они еще и не поверят. Ничего, докажет, да и дедушка Карп подтвердит. Ох, и завидовать будут!
— Ну, беги, беги! — приказал пулеметчик. — И как можно быстрее!
— Здесь небезопасно оставаться, — поддержал его красноармеец, с которым принесли пулеметные ленты. — Пуля, как оса, она не разбирается, где военный, где гражданский, где взрослый, где ребенок, каждого может ужалить. Давай, дружище, чеши домой!
Ничего не поделаешь, пришлось Борису подчиниться солдатскому приказу.
Едва успел пересечь улицу, как над мостом ударили орудия, застрочили пулеметы, защелкали винтовочные выстрелы.
Борис оглянулся: может, бойцы передумают, позовут его.
Вдруг над самой головой прошуршал снаряд.
— Ложись! — крикнул пулеметчик, припав к земле.
