видней.
Одно поручение Семён Иваныч выполнил. Забрал одолженную господином фон Бокком книгу — драгоценный масонский манускрипт семнадцатого века. Книга принадлежала отцу Анны Васильевны. Была перлом её приданого. И в прямом, и в переносном смысле. Самих фон Бокков уже и след простыл. Управляющий только махнул Семёну Иванычу на кабинет хозяина. Семён Иваныч отыскал книжку на столе. Сунул за пазуху, к кошельку. Это было легко.
Оставалось второе: трудное. Семён Иваныч, оглядев пустырь, понял, что недооценил, насколько трудным оно стало всего за день. Только запах навоза и говорил, что здесь был конский базар. Обычно шумный и многолюдный. Теперь из всех живых существ здесь были только воробьи, бойко прыгавшие у подсыхающих куч. Как забытые ящики, торчали дощатые сараи. Ворота на замке.
Семён Иваныч последний раз бахнул по ним кулаком. От безнадёжности, позволить которую мог себе не больше нескольких мгновений. В доме оставались Саша и Анна Васильевна. Саша — маленький. Анна Васильевна — в ступоре. И ещё вопрос, как долго шишкинские люди будут придерживаться мысли, что зла на вдову и наследника не держат: их умственные силы, как плотину, непрерывно подмывало и подтачивало потоками вина из растащенных барских погребов. Учитель сдвинул шляпу на затылок. Вытер потный лоб. И снова ринулся на улицы.
Уже совсем стемнело, и было хорошо видно, где горит. Горело много где. Оранжевый колеблющийся блеск придавал знакомым улицам нечто инфернальное. Глаза Семёна Иваныча слезились от дыма. Он разглядел в толпе знакомого — старика в пуховой шляпе. Это был Яков Алпатыч, управляющий старого князя Болконского. Ухватившись обеими руками за стремя, старик задирал бороду к немолодому офицеру, который говорил с ним из седла. Семён Иваныч подошёл ближе. Из лавки по соседству вырвался язык пламени, и Семён Иваныч изумлённо увидел, что тот, кого он счел незнакомым немолодым офицером, — на самом деле молодой князь Болконский, только очень измученный, осунувшийся и грязный.
— Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? — расслышал Семён Иваныч вопрос старика-управляющего и, как бы неучтиво то ни было, подошёл ближе, движимый тревожным любопытством.
Молодой князь Болконский вынул записную книжку и карандаш, вырвал листок, упёр коленом, что-то написал и подал листок Алпатычу. Семён Иваныч услышал, как молодой князь даёт распоряжения о спешном отъезде всего семейства из имения.
«А ведь Лысые Горы позади Смоленска», — ужаснулся учитель. Стало ясно, что город сдают французам. Что падение Смоленска — вопрос очень короткого времени. Не тратя его даром, учитель ринулся прочь, расталкивая толпу.
Оставалось ещё одно место надежды. Скотобойня.
Туда сводили шелудивых одров. Больных, старых, неизлечимо охромевших. Семён Иваныч был бы счастлив любому, коль скоро кляча могла тянуть повозку.
Но уже на подходе, когда едкий запах ещё даже не стал свербеть в носу, понял, что дальше не пройдёт. Мысль о шелудивых одрах пришла в голову не ему одному. Но следует заметить, одет учитель был чище и лучше прочих.
Мужик в кожаном фартуке вышел на крыльцо. Оглядел волнующихся покупателей. На фоне звёздного неба и зарева пожаров вкупе с запахом гари он казался чёртом, который встречает грешников у входа в ад.
— Чего изволите, господа?
Господа загалдели.
Он не спешил. Нечасто в его жизни он был источником такого интереса. Внимания. Мольб. Лести. Он хотел насладиться каждой минутой. Длил мгновения. Семён Иваныч понял: здесь ремиз. Загнанно обернулся: не может же не быть другого выхода?
И вот тогда — за спинами толпы — увидел его. Мужика с вороной бородой. Между кудрями блестело колечко серьги. Облик указывал на род его занятий: лошадиный барышник. Белёсый господин что-то втирал ему.
— Дворянин? — мрачно спросил барышник не глядя.
Господин радостно закивал:
— Статский советник! Моя фамилия Норов! Я…
— К ебеней матери иди. Пока не вздёрнули тя. Статский советник. — И сплюнул ему на ноги.
Барышник надел цилиндр, странно гармонировавший с красной рубахой, чёрной бородой и золотой серьгой, но наверняка — краденый. Развернулся и ушёл. Семён Иваныч рванулся и стал грести туда.
В этот миг бахнуло. Все замерли, умолкли. Только слышался писк младенца в толпе.
Бахнуло ещё. Ещё.
— Пушки. Едрить. Пушки!
— Французы бомбят! — заверещал голос.
Толпа загалдела. Стала ходить волнами. Семёна Иваныча толкнули. Пихнули. Стиснули. Он не поддавался. Выплывал. Снова и снова. Он уже был близок к берегу, когда с ужасом почувствовал, как у него тянут из-за пазухи книгу. Очевидно, приняв то ли за шкатулку, то ли за пачку ассигнаций. Другие проворные руки резали его кошелёк. Книга принадлежала отцу Анны Васильевны. Была перлом её приданого. Семён Иваныч вцепился в ускользающий переплёт. Кошелек выскользнул рыбкой. Стиснутый со всех сторон, Семён Иваныч и не заметил куда.
Толпа выплюнула его на улицу, в противоположной стороне от ворот, куда ушёл барышник. Снова пересечь это бурное море нечего было и думать.
Но нет худа без добра.
Пока Семён Иваныч гадал, что предпринять, прямо на него — как зверь на ловца — выехала, цокая и звеня, ямская повозка.
Первой её настигла полная дама в шляпке с вишенками и шерстяном платке. По виду, помещица средней руки. Не полная — брюхатая:
— Мой муж в армии. Помогите! Умоляю.
Уцепилась за края. Тут её настиг белёсый господин по фамилии Норов. Отпихнул. Чуть не в руки учителю. Норов стал карабкаться в повозку.
— Моя деятельность слишком важна для отечества! Я слишком важен для России!
Семён Иваныч цапнул его за фалды.
Их уже заметили. Вся толпа шумно двинулась, разгоняясь. Кричали,
