тянули руки. Лошадь ямщика начала вскидываться, косить налитыми глазами.
Господин советник лягнул его в живот. У Семёна Иваныча вышибло дух и потемнело в глазах. Он сунул почти вслепую кулаком. Попал. Норов повалился толпе под ноги.
Семён Иваныч пихнул в экипаж бедную брюхатую помещицу. Вскочил сам.
— Вперёд! — без надобности заорал на ямщика: тот уже испуганно тряс поводьями.
Первые добежали к добыче. Их руки вцепились в борта. Семён Иваныч напрасно лупил по ним. Лошадь косилась, будто в ночной тьме окружили не люди, а волки. Затравленно ржала, силясь сдвинуть всю гроздь. Ямщик вытянул её по спине кнутом. Помещица завизжала. Семён Иваныч отчаянно выхватил масонский томик, колючий от металлических накладок и каменьев, как разбойничий кастет. Впечатал одному. Другому. Третьему по лицу. На! На! На!
— Трогай же!
Лошадь рванула с места так, что Семён Иваныч повалился на сиденье, едва не примяв брюхатую даму. К груди он прижал ошмётки и лоскуты — всё, что осталось от знаменитого сочинения о тайных свойствах драгоценных камней и их влиянии на дух человека. Кантовское небо сияло над его головой всеми своими звёздами.
Елена Егошина выглянула в окно. По улице бежали люди. Как не бегают в мирное время. Вдали слышалось раздельное тяжкое: бум, бум. Точно шел слон-великан. Подходил! Заколотилось сердце. Кости были брошены, и наконец ей выпали две шестерки. Случай освободиться от всего. От мучительной жизни, от мужа. Кто будет искать её в хаосе? Где? Елена бросила занавеску. Шумя платьем, побежала в кабинет мужа. Комбинацию сейфа она давно подсмотрела. Повернула колёсико. Дверь щёлкнула, открылась, показала ассигнации и бумажные колбаски с золотыми червонцами. Сунула руки. Вынула. «Я воровка похуже него». Нет! Вскочила. В своём будуаре вынула шкатулку. Руки опять замерли. «Воровка? Они мои», — убедила себя. Вынула из рукава платочек. Расстелила. Опрокинула над ним колючее сверкающее содержимое. Завязала узелком. Уставилась. И не смогла взять.
Схватила шляпку, шаль. Едва она выбежала из квартиры, лёгкость опьянила её. Свободна! Сердце весело колотилось. Она сломя голову ринулась по лестнице, держась за перила, придерживая то шаль, то шляпку. Ступеньки удивлённо скалились вслед. Никогда ещё эта лестница не видела столь быстро бегающих благородных дам.
Бум, бум.
Во что бы то ни стало надо было добраться до леса. К maman, к сёстрам. Вспомнился запах их старой кареты, ноги залопотали быстрее.
Елена выскочила из парадных дверей. На неё удивлённо глянули. Опомнилась. Пошла шагом. Потом быстрее. Мимо неё пробегали люди. Елена тоже побежала — против течения. Пыль забивалась в нос и рот. По спине катил пот. Шляпка не столько закрывала от солнца, сколько пекла голову. Толпа становилась всё теснее. Всё гуще. «Что я делаю? — ужаснулась Елена. А потом: — Только бы не упасть». Что затопчут — стало ясно до ужаса. И всё же она и не думала повернуть назад. Она стремилась вперед с упорством лосося, идущего на нерест. Шаль утянула толпа. Шляпку сорвало. Она лишь хрустнула где-то внизу со звуком ломающейся корзины. Елена с ужасом почувствовала, что толпой защемило подол платья и тянет, точно край попал между барабанами прачечного пресса. Швы впились в тело, затрещали. И через несколько мгновений Елена осталась среди толпы лишь в рубашке, чулках и панталонах — голая, как во сне. Кто-то ахнул, кто-то захохотал. А Елена даже не могла поднять руки, чтобы закрыть пылающее лицо. Какие-то бабы сжалились: потянули, потащили, толкнули в спину. И Елена оказалась в маленьком переулке. Мимо валила человеческая каша. Елена упала спиной к стене. Руки заметались по телу: что прикрывать? И упали вдоль тела.
Всё, всё было как в дурном сне. И Елена поддалась ему, напрасно надеясь, что он пройдёт и развеется, как все сны.
Поганый свист заставил её очнуться.
— А, вот вы где! Авантажно! Смелый туалет. Но по жаре недурно.
Господин Егошин стоял во весь рост в бричке-развалюхе. Лошадь была не лучше: ребра натягивали кожу, репка хвоста почти без волос.
— Желаете прокатиться, мадам? — глумливо тряхнул он вожжами.
Елена зажмурилась, вжалась в стену и зарыдала.
Егошин спрыгнул. Она слышала его шаги.
— Идёмте!
Она не раскрыла глаз. Выдернула руку из его. Помотала головой. И почувствовала, как вокруг неё легла мягкая шаль. Кисти её щекотали Елене лодыжки.
— Вы можете считать меня мразью, — заговорил муж, — потому что я и есть мразь.
Елена от удивления открыла глаза. Впервые она видела лицо господина Егошина таким сосредоточенным, даже суровым.
— Можете меня ненавидеть.
— Я вас ненавижу!
Он глянул на бежавшую мимо толпу. Пожал плечами:
— Дело ваше. Я не могу вам пообещать красивой нравственной жизни. Я не могу вам даже пообещать, что перестану вас колотить.
Она плюнула ему в лицо.
Егошин вытерся концом её шали:
— Но вы ведь всегда можете дать мне сдачи.
Елена тяжело дышала. Она ничего не понимала.
— Дело ваше. Я мразь и не исправлюсь. Можете идти на все четыре стороны. Но со мной вы не пропадёте.
Он бросил край шали и пошёл к бричке. Елена не двинулась за ним.
Он вскочил на козлы:
— Знали б вы, чего мне стоило добыть этого Росинанта.
Чмокнул.
— Стойте! — крикнула Елена. — Я еду с вами.
— И клянётесь быть мне верной подругой, пока смерть не разлучит нас? — Егошин лукаво подал ей руку, но в коляску
