потом и против правительства заговорят.
— Нищеброд.
— Говорят, ненадолго. Он единственный наследник старой Солоухиной.
Дамский кружок дружно призадумался.
— А что? Старая Солоухина плоха?
— Солоухины и нам родня. Дальняя.
Алина с сомнением посмотрела на говорившую это даму: швы на её платье потёрлись и были замазаны домашним способом. «Да уж. Старая ведьма, похоже, и не знает об эдакой родне», — подумала Алина.
— А толку такому с наследства? Так же и профукает, как своё.
— Если только этого Бурмина не приберёт себе мудрая жена. Которая не даст профукать солоухинские миллионы.
Над этим выводом дамский кружок крепко задумался.
Алина сложила веер, осветила лицо улыбкой — не слишком широкой, но и не натянутой, — и двинулась к танцующей толпе.
— Куда ты? — недовольно окликнула мать. — Опять в уборную?
— А, господин Бурмин!
Бурмин обернулся к молодому человеку с выражением, которое остудило бы и отбросило назад любого незнакомца.
Но только не Митю Шишкина. Он был так рад, что не мог и подумать, чтобы кто-то не отплатил ему тем же, а потому не заметил холодности.
— Я так мечтал с вами познакомиться лично!
Лицо Бурмина не выразило ответного желания знакомиться.
Но восторга Мити хватало на двоих.
— Вы тот самый Бурмин! Который дал волю всем своим крестьянам! Вы мой герой, вы знаете?
Восторга столь простодушного, что Бурмин невольно сменил холодное замкнутое выражение на приветливое.
— Дмитрий Шишкин, позвольте представить себя самого.
— Вы Петра Сергеевича сын, — с улыбкой поклонился Бурмин.
— Вы знакомы с моим отцом?
— К моему сожалению, только понаслышке. Наши имения по соседству.
Молодой человек казался Бурмину всё более забавным. Как молодой дог, который скачет, припадает, машет хвостом, норовит облобызать. А сам при этом — с телёнка. «Не поэтому», — поправил себя Бурмин, фамильярность он считал отвратительной. Лицо и взгляд Дмитрия Шишкина выдавали привычку думать и размышлять. Именно это придавало его неловкости обаяние, а простодушию — намёк на сложность.
— А я столько наслышан о вас! Крестьяне ваши… Меня это потрясло. Я столько читал… Права каждого человеческого существа… Идеи философов-просветителей… Свобода как непременное условие для гражданина… рабовладение… Американские штаты… — Слова его рвались и тонули в музыке, в шуме бала.
— Мне кажется, этот разговор не слишком подходит к балу, лимонаду и мороженому. — Бурмин улыбкой смягчил замечание, показав на столы позади них. Запотевшие вазочки. Запотевшие кувшины.
Шишкин осёкся, точно проснулся, точно впервые заметил и мороженое, и лимонад.
— …Но я был бы рад его возобновить при более удобном случае, — добавил Бурмин дружески. Тронул молодого человека за плечо. И осёкся. Поверх его плеча он увидел…
Но он ведь знал, что она непременно здесь будет. Знал и представлял, как это будет, как может быть — или не может.
И всё-таки перехватило дыхание. Как от встречи с призраком. Как от встречи с собственной фантазией. Может, именно потому, что воображал себе эту встречу слишком часто.
— Господин Бурмин? — Что-то постучало сзади по его плечу. Бурмин вздрогнул, обернулся всем телом.
Девушка отпрянула от него и засмеялась:
— Бог мой, вы чуть не оторвали мне подол. А здешние дамы только что хвалили мне вас как искусного кавалера.
— Простите, — смутился Бурмин. Была ли она молода или дурна? Дама или девица на выданье? Может, вовсе маменька? Он ничего перед собой не видел. Не соображал, что говорит. Он лишь хотел быстрее что-то сделать, прийти в движение.
— Не окажете ли мне честь? Буду счастлив, если позволите восстановить свою репутацию в ваших глазах.
И Алина позволила.
— Мазурка… мазурка… — понеслось по залу.
Распорядитель бала сновал между гостями, делал знаки музыкантам, снова покрикивал на гостей, бесцеремонно подталкивая и погоняя, как пастух стадо овец:
— Большой круг! Большой круг!
Жена не всегда знает, что именно в данный момент делает её муж. Ошиблась и губернаторша, когда думала, что супруг её выделывает коленца на зависть князю Несвицкому с его подагрическими суставами. Губернатор не танцевал. Он сидел. У себя в кабинете. А напротив него сидел генерал Облаков. Генерал приехал из Петербурга только что. Но с дороги выглядел не как все, то есть чуть помятым, чуть распаренным, слегка одуревшим от жары, тряски, пыли. А как все кавалеристы: молодцом. Лакей лишь прошёлся щёткой по его мундиру. Да сам генерал в уборной вымыл лицо и руки, пригладил волосы.
«Эх, молодость, — позавидовал губернатор. — Я б после такой скачки неделю пластом лежал с мозолью на заду и отбитыми внутренностями».
— Прошу, — подал гостю набитую трубку. Стал набивать себе.
Дело не терпело отлагательств.
— Эх-эх, — вздохнул губернатор. Но не как государственный человек, а как отец семейства, со многими — с Облаковым в том числе — связанный родством. — Скверно дело. Плохо.
Неприятно оказаться между двумя жерновами, что и говорить. Как ни поступи, всё ошибёшься. Потрафишь одному — обидишь другого.
— Нет-нет, — взял трубку Облаков.
— Как же нет, дорогой мой. Французская армия уже в Польше. Полячишки — дрянь, предали нас, рукоплещут Бонапарту. А численность их
