армии превышает численность…
— Вовсе нет, — опять не согласился Облаков, — о чём и речь. Дополнительный рекрутский набор позволит русской армии даже превзойти числом армию неприятеля.
— Хм.
«Хм» было глубоким и полным смысла, который не требовалось пояснять.
— Так ведь отечество в опасности! — с жаром воскликнул Облаков.
«Карьера твоя в опасности, — проницательно перевёл губернатор. — То-то ты, голубчик, из самого Питера прикатил». Подумал беззлобно. Даже сочувственно.
— Ну объявите дополнительный. Ну наберут вам, — объяснил губернатор, — старых, увечных, пьяниц, лентяев да балбесов. На бумаге у тебя цифры сойдутся. А от бумаги голову подними… Армия хоть куда!
— Я приехал затем, чтобы их убедить! Помещиков. Объяснить общее дело. Объяснить, что в эти дни важно и что нет. Если Бонапарт не будет отброшен от русских границ, уж не до урожая им всем здесь будет.
— Как это возможно, дружок? — Губернатор поднял на него своё доброе морщинистое лицо.
— Как — что?
Губернатор чуть не ляпнул: «Что Бонапарт будет здесь». Но вовремя спохватился:
— Урожай похерить.
Облаков с досадой откинулся на спинку кресла:
— Урожай! От всех только одно и слышу: урожай, хозяйство! Вижу, мне вас не понять. А вам — меня.
Старик тронул его за колено, обтянутое форменными рейтузами. Но Облаков сердито стукнул ногой — отодвинул. Сунул трубку в рот, трубка засипела, дым не пошёл. Погасла. Облаков схватил кремень.
— Да я понимаю, — всё же сказал губернатор.
— Когда судьба отечества решается, всякая беда — одна на всех: помещиков, крестьян, армии. Я первый себя не отделяю. С моим состоянием, — принялся часто щёлкать кремнём Облаков. — С моими имениями. Тоже, знаете… хозяйство, — с отвращением выговорил он. — Я мог бы хоть сегодня выйти в отставку. Зажить помещиком. Но когда отечество…
Губернатор глядел на его руки: сердитые, торопливые. «Эх, молодость, — с грустью подумал, — а и хорошо, что прошла». Облаков всё щёлкал вхолостую:
— Когда враг у границ. Помещики должны… Дворянство должно… Да, чёрт же подери… что ж это такое… Когда судьба отечества… крестьяне должны…
Щёлк, щёлк, щёлк.
— …взять вилы. Схватить топоры. Вместе навалиться.
Щёлк, щёлк, щёлк. Высек. Наклонил голову, трубку. Пыхнул.
— Да-да, — поспешно согласился губернатор, — мы все. Ради отечества. Всё правда, дружок. Если только крестьяне не повернутся на нас самих — с вилами.
— Что, простите? — удивлённо показал глаза Облаков.
Губернатор осёкся. Преувеличенно-оживлённо встрепенулся:
— Ох, мы с вами за разговорами всё веселье пропустим! Идёмте. Чуть ведь не забыл! Вы знаете, кто к нам сегодня танцевать пожаловал? Не поверите! Бурмин!
— Не поверю.
Но не успел рассказать об утреннем происшествии. Губернатор торопился удрать подальше от неприятной темы рекрутов и тарахтел, как кофейная мельница:
— Я сам бы не поверил. Но видел, как он прошёл в залу!
— Бурмин?
— Ваш давний приятель, я не ошибаюсь?
— Я думал, он…
— Я тоже думал! Лет пять носа нигде не казал. Нигде не появлялся.
— Шесть, — поправил Облаков. — Он был ранен. В прошлую кампанию.
— Но не убит же!.. Его уж и так зазывали, и эдак. Я уж и бросил бы приглашать, да супруга моя: что ты, что ты, неприлично. И вот он — господин Бурмин. Не успел супруге вашей сказать. Все наши дамы в большой ажитации.
— Да, — выпустил дым Облаков, откладывая трубку. И закашлялся.
Это была не радость. Кто ж радуется, встретив призрак. Столкнувшись во плоти с тем, кого привыкла воображать.
Мари было тошно и спокойно, как во сне. И как во сне — что угодно, но только не удивление.
Тошнотворная нормальность происходящего.
В щеках покалывало: отливала кровь. Зала плыла и кренилась, как падающий на последних оборотах волчок. Бал, плечи дам, причёски, бакенбарды, ордена, фраки, веера, клоки музыки, смешки, голоса — всё распалось в пёстрый подвижный сор, без смысла и порядка. Сор, который можно смахнуть одним ударом ресниц. Проснуться.
Он стоял у колонны. Он смотрел на неё.
Её толкнули. В ухо крикнули: «Мазурка!»
Она отшатнулась. Кому-то отдавила ноги. Бессмысленно посмотрела. Вцепилась в веер.
«Я делаю не то. Надо отойти. Сесть с дамами».
Где же он?
Его заслонил высокий генерал. На плечах жирные золотые щупальца. Височки — под императора. Ну иди же, проходи скорей, болван!
Но болван остановился. Что ж? Ну?
Болван наклонился к её руке. Распрямился. Показал в улыбке зубы. Челюсти его смыкались и размыкались — он что-то говорил. Взял её под руку.
Мари очнулась.
— …И вот он я. Примчался, как ветер. К твоим ногам, — закончил, ведя её, Облаков, — веришь или нет.
— Удивительно, — ответила Мари. Она понятия не имела, что он ей сказал.
— Знаешь, да и нет! — оживлённо возразил Облаков. — Я знал, что покупаю. В каком-то смысле. Ты же помнишь ту вороную пару, что мне Крутов продал?
Его слова барабанили по слуху, как дождь. В животе был тугой узел. Мари шла и боялась, что сейчас
