четвергам. Будем рады. Ах, ну вот, столько о вас слышала, что и забыла, что не знакомы. А теперь уж неловко искать, кто бы нас представил.
«Стерва умеет, когда хочет», — с улыбкой глядела Алина на мать, на Бурмина. А княгиня продолжала распускать своё обаяние — и даже казалась простой:
— Придётся предстать невежей. Ведь вы простите мне? Княгиня Несвицкая. Моя дочь Алина. Что ж, много ли веселилась, милая? — нежно обернулась к ней.
— Боюсь, кавалер из меня не слишком занимательный, — улыбнулся и Бурмин.
«А посмотрел — на меня», — отметила Алина. Тоже верный знак. Но действовать всё ещё следовало осторожно. И в ответ улыбнулась матери:
— Было весело.
Княгиня взяла дочь под руку, спохватилась вполне натурально:
— Так господин Бурмин… Мы будем рады. Приходите.
«На старую дрянь в некоторых вещах всё же можно положиться», — одобрила Алина.
Попрощавшись с неинтересной ему княгиней Несвицкой и столь же неинтересной ему дочерью, имени которой он не запомнил, Бурмин тут же двинулся прочь.
Боль в суставах пригвоздила его на месте. Он переждал удар боли. Посмотрел вниз на свои руки. Растопырил пальцы. Глянул на люстры, с которых валил душный жар. На чернильные окна, в которых отражалась гремящая зала. Сжал кулаки. Время ещё было. Но не много. Он стал торопливо искать глазами выход. Блеснули ливреи лакеев у двери. Бурмин поспешил туда.
— Бурмин! — Облаков шагнул быстрее. И оказался ровно перед ним.
— Облаков. — Бурмин улыбнулся («Главное, не смотреть на… Она наверняка поблизости. Смотреть ему в глаза. Не смотреть…»). Попытался обойти.
Но Облаков уже обнял его, похлопал по спине. Пришлось сделать то же самое. Облаков не сводил с него ласкового взгляда.
— Мой милый друг. Вот так запросто столкнулись на бале. А кумушки здешние болтают, будто ты… — Но он опомнился, осёкся, перепрыгнул на другое: — Как славно. Утром встретились, вечером увиделись. Не могу желать лучше!
От его радости Бурмину некуда было спрятаться:
— Середину я бы предпочёл выкинуть.
Он чувствовал, что его ведёт. Что голоса как бы отстают от шевелящихся губ. Что запахи становятся отчётливее, подробнее, гуще. Уже мерцала под ногами пропасть. Но так же внезапно приступ прошёл. До следующего. Которого недолго было ждать.
— Да, ужасное происшествие. — По торопливому тону Облакова было видно, что середину дня он тоже вспоминать не хотел бы. — Да бог с ним. Я так рад. Ты здесь. Всё как раньше.
Оба знали — не всё. Поэтому Облаков говорил и краснел, в глазах его металось смущение. Оба знали почему. Бурмину стало жаль его: «В конце концов, он-то в чём виноват?» Ответил искренне:
— И я. Рад. Как глупо, что мы не виделись столько времени. Я очень-очень тебе рад. И вашей свадьбе. Искренне поздравляю. Хотя с опозданием. Ничего не желал и не желаю больше, чем видеть ваше счастье.
— Да? — Облаков растерялся, просиял — как человек, которому долго тянули и наконец вырвали больной зуб:
— Мари! Мари! — оглянулся. Схватил, притянул её за руку.
— Господин Бурмин, — улыбнулась, протянула руку она. В отличие от мужа — без какого-либо смущения, чувства неловкости, сомнений.
«Как будто ничего не было», — неприятно поразился Бурмин.
— Очень рада. А я вас видела.
— Вот как?
— В мазурке. У вас была прелестная дама.
— Княжна Несвицкая.
— Очень мила. Настоящая красавица.
Бурмин не ожидал, что её спокойствие так заденет его. Потому что не ожидал спокойствия. Всё что угодно — гнев, страх, стыд, досаду — только не спокойствие. «Значит, ничего и не было? Тогда».
Мари говорила с ним приветливо, но безразлично, как говорила бы с симпатичным старичком в орденах:
— Какой весёлый бал, — и не смотрела ему в лицо, оглядывала гостей вокруг. — В Петербурге мы все, должно быть, слишком озабочены приличиями и впечатлением, которое производим, так что забываем веселиться. Но вы смоленский житель, должно быть, так привыкли, что не цените?
Она говорила так спокойно, держалась так просто. «Неужели я сам себе всё это выдумал?» Милый и бессмысленный разговор между едва знакомыми людьми. «Выходит, не было. Выходит, выдумал».
— Отчего ж. Ценю.
«Ничего не было. Была лишь барышня, которая собиралась замуж, потому что все приличные барышни собираются. Не за одного, так за другого. Потому что маменька и папенька шепчут: примечай».
Пустота внутри ширилась, серая и холодная.
С галереи, где сидел оркестр, полились осторожно притоптывающие звуки.
«Ну и тем хуже для меня». Бурмин уже собрался откланяться.
— А, — обрадовался Облаков, — вальс. А я знаю одну даму, — он подмигнул жене, — которая любит танцевать больше, чем признаётся.
Теперь, когда донимавший зуб был вырван, Облакову хотелось всем это показать.
Она улыбнулась:
— Господин Бурмин меня не приглашал.
Сбежать не вышло, оставалось быть любезным:
— Только потому, что ваш муж меня опередил. Мы, провинциалы, немного неуклюжи.
— И в танцах? — безразлично-шутливо улыбнулась Мари. — Тогда, боюсь, я лучше пойду поем мороженого.
— Он врёт. Он всегда был прекрасным танцором. Ну же, ступайте, — засмеялся Облаков. — Что за церемонии между старыми знакомыми. Давай я подержу шаль. А какое мороженое, я тебе потом расскажу.
