От шуток, которыми обменивались супруги, у Бурмина заныло сердце. Оттого, что они — обменивались шутками. Как полагается счастливо женатым. Супругам, у которых всё хорошо в постели.
Ревность ужалила его в горло, как кислая отрыжка.
Но Мари уже подала мужу шаль, Бурмину — руку. Он повёл её, злоба жгла его изнутри: на себя, на неё. На свои — пришлось признать — надежды: «Идиот».
Они вступили в круг — к другим парам. Бурмин положил ладонь ей на талию. Мари, повинуясь, заскользила. На повороте её подол раздулся. Схлопнулся, обвив его по ногам. Снова раздулся.
Бурмин невольно сжал её руку крепче — они столкнулись взглядами, Мари панически отвела свой, но понимание уже окатило его, как вспышка молнии: ошибка. Прийти сюда — ошибка. Не уйти — ошибка.
Он чувствовал под рукой жар её кожи. Её дыхание касалось его лица. Глаза были так близко, так старательно избегали нового столкновения. Казалось, он слышал шум её крови. Стук её сердца, его собственное билось тяжело.
Это было так ясно, так несомненно, что ему казалось, все вокруг них тоже заметили. Все теперь на них смотрят.
Хотелось кинуться вон.
А музыка всё гремела, загоняя в круг.
Теперь, когда она была женой другого — то есть совершенно недоступной, недоступной безнадёжно, он посмотрел ей в лицо и увидел, что всё тогда — было. Ничего он не придумал тогда, шесть лет назад.
Хуже: всё это — и сейчас есть. Но обдумать не успел. Мир утратил цвет. Зала, огни, голоса — всё поплыло перед Бурминым пятнистой серой кашей. Пальцы свела боль.
Мари почувствовала их движение у себя на талии. Посмотрела ему в глаза, неловко улыбнулась. Музыка валила на Бурмина, бурля и шипя, как ледяная вода.
— Вот перед тобой все наши самые богатые землевладельцы, — показывал в толпу губернатор. — Шишкины. Несвицкие. Измайловы. Фон Бокки. Печерские получили здесь наследство, так что и они тоже. Про Бурмина теперь сказать не могу. Впрочем, гляжу, он с твоей женой танцует. Сам у него про его дела спроси. Ещё есть старая Солоухина, Бурмину тётка, нет, вру, бабка. Но от неё если добьёшься толку, я очень удивлюсь.
— А Болконский? Он здесь?
— Болконский! — со странной гримасой воскликнул губернатор. — Болконский уж давно в свете не показывается: года, знаете ли…
Но Облаков не понял намёка:
— А дочь вывозить? Я думал, у него дочь на выданье.
Губернатор приподнял плечи:
— Если у вас дело до старика Болконского, сами езжайте к нему в Лысые Горы.
«И бог вам в помощь», — мысленно добавил.
Облаков беззаботно скрёб ложечкой по хрустальным стенкам, когда Бурмин подвёл к нему жену.
Губернатор показал ей свои фарфоровые зубы:
— Надеюсь, вы после Петербурга не презираете наше провинциальное веселье.
— Как можно! Когда веселье такое радушное.
— Вот и господин Бурмин сегодня с вами согласится.
— Чудесный бал, но, боюсь, мне пора. Был очень рад.
Бурмин чувствовал, что время вытекало, как кровь из раны. Запахи одуряли. Голоса визгливо взвивались, как ракеты фейерверка.
— Уже? — удивился губернатор. — Ну нет, голубчик. — Продел свою руку под его: — Не отпустим.
Подмигнул Мари:
— Наши дамы мне не простят.
Та поспешно отошла.
— Прошу прощения, — настойчиво повторил Бурмин, — мне пора.
— Нет-нет, голубчик! — ласково повис губернатор. — Танцуйте, пока молоды. А после ужина, может, отпустим.
— Мне очень жаль. — Бурмин высвободился из гостеприимной длани. По телу пробегал озноб. Тело стало будто не по мерке: жало в подмышках, давило в шее.
Губернатор с весёлой миной глянул на него — и посерьёзнел:
— Вам нездоровится?
Бурмин покачнулся. Пальцы вцепились в руку старика. Щуплую, птичью. Вероятно, сделал ему больно, оттолкнул:
— Прошу прощения, — и ринулся туда, где над головами танцующих покачивалась, как корабль в шторм, дверь.
«Накидался», — добродушно порадовался вслед его шаткому ходу губернатор. Бал явно удался.
Мари сняла с локтя мужа свою шаль:
— Как мороженое?
Облаков хотел ответить: «Земляничное». Но взгляд его приковал быстро скользивший между гостями господин. Курс он держал на губернатора:
— Ваше сиятельство! Ваше сиятельство!
Осадил на скаку:
— Беда, ваше сиятельство.
Облаков завис с ложечкой в воздухе. Одно пришло ему на ум: Бонапарт, война. Губернатор метнул на него взгляд, потом на господина. Тот залопотал:
— Молодые люди. Ваше сиятельство. Опять. Там… В бильярдной. Э-э-э-э… Шалят.
Лысина в седом венчике стала красной. У Облакова отлегло, он отставил холодную вазочку. Губернатор стал раскачиваться с пятки на носок. Из красного стал багровым. В его возрасте это было небезопасно. Засопел.
— Те же самые? — выпустил с трудом.
— Кто и всегда. В бильярдной. Ваше сиятельство. Шишкин, Савельев, Болотин, Ивин. Несвицкий коноводит.
— Ивин? — нервно переспросила Мари. — Мой Алёша?
Бурмин был на другом конце шумной, звенящей залы, но вздрогнул и обернулся, точно Мари сказала ему в самое ухо.
Нашёл её взглядом. Лицо
