Как вдруг Бурмин перевернулся, выпрямил руки.
Не понимая почему, все трое отпрянули, толкаясь.
Вдруг всё тело его распрямилось, как дуга щёлкнувшего капкана. Взвилось в сторону окна. Треснула рама. Зазвенели осколки. Стало тихо.
Савельев громко икнул, встряхнув плечами.
Двери растворились в обоих концах сразу: на шум выстрела бежали лакеи. В распахнутом проёме был виден губернатор — он шёл быстрыми широкими шагами. Лысина в седом венчике была багровой.
— Что за безобразие! — старческим высоким голосом крикнул он. — Что за безобразие вы устроили в моём доме?!
…Потом они, конечно, протрезвели, но и тогда ни один не рискнул, боясь получить в ответ пригоршни «баб», «слюнтяев» и «тряпок», спросить остальных: «Что это такое было?» В конце концов, все в тот вечер были очень пьяны. А пьяным, как известно, мерещится.
Маменька и сёстры ждали в карете. Лиза танцевала последней, туфли достались таким образом ей — а с ними и фейерверк: она вышла с толпой на террасу. После душной залы здесь было зябко.
Невидимые ракеты шипели, взвиваясь. Лопались. Поднятые лица окрашивало то зелёным, то красным, то мертвенно-белым. В небе сыпались красные, зелёные каскады. Медленно падали. Крутились, сыпля искрами, колёса. Все ахали. Господа обменивались оценивающими замечаниями. Лиза не смотрела на фейерверк. Она смотрела на хвостатую звезду поодаль. Единственную настоящую среди этих, за которые было китайцу в Москве плачено, говорят, несколько сотен рублей. Комета как бы поглядывала на чужаков в своём небе. Будто выжидала чего-то.
Будто что-то обещала.
И это смутное обещание волновало Лизу до глубины души.
Рука обвила сзади талию. Горячая ладонь чувствовалась сквозь платье. Шею обдало душным винным запахом, ухо защекотали усы:
— Лизавета Иванна, — а дальше шёпот слился в пьяное горячее «пых-пых-пых».
— Вам не стыдно, Савельев? — Лиза не повернулась.
— Не стыдно, — не обиделся офицер. — Я положительный.
Она повернулась, и губы её тут же впечатались в… — казалось, к ним присосался мокрый колючий моллюск, и он пах вином. Лиза опустила голову, чтобы он отклеился.
— Будьте моей женой, — в промежутке между залпами успел Савельев.
Бахнуло сверху, ахнуло снизу, посыпались зелёные искры.
— Ну и грохот, — зажала уши Лиза, — сама себя не слышу. Завтра скажете. Меня маменька ждёт. — И, извиваясь среди нарядных туалетов, отдавливая носки господам, поспешила вон.
Вечер запнулся было о шалость, устроенную молодыми людьми. Но снова покатил своим чередом. После танцев гостям подали ужин. Потом все смотрели фейерверк. Потом наступил разъезд. На крыльце потрескивали огни.
— Ваш хвалёный Бурмин не остался даже ужинать.
— Зачем приезжать, лишь бы покичиться?
Образовалась обычная усталая теснота, пахнущая вином, табаком, духами. Туалеты дам смялись, а локоны обвисли. В плошках догорали и гасли фитили. Кареты с треском подъезжали и отъезжали в темноту. Всех повеселил допотопный громоздкий шарабан, громко жаловавшийся — на смазку, на дорогу, на собственный возраст: «Вельде карета!» Юркнули три девицы в волочащихся плащах (никто и не заметил, как на подножку встала босая нога), пролезла следом мать. Колымага со скрипом отъехала.
Губернатор и губернаторша прощались лишь с самыми важными гостями.
— Благодарю вас, — протянула ей руку из-под палантина генеральша Облакова. — Я и в Петербурге так не веселилась.
— Что ж, голубчик, с рекрутским набором… — тряхнул руку генералу губернатор. — Если что ещё могу сделать, только скажите.
— Не могу желать большего. Приношу ещё раз извинения за своих шурьев.
Губернатор вздохнул. Похлопал руку Облакова сверху своей, понизил голос:
— Ох, голубчик. Тут невольно в грех войдёшь — подумаешь: дай бог и правда война. Хоть делом займутся. Когда в городе столько молодых бездельников-офицеров, новый скандал уж не за горами. Помяните моё слово.
«Облакова генерала карета!» — гаркнуло в ночном воздухе. Фыркнули статные рысаки, подобранные в масть.
— Будем надеяться, что вы ошибаетесь, — улыбнулся Облаков, в свою очередь похлопал старика по руке.
Мари с шорохом втащила подол платья в экипаж.
В темноте кареты, среди знакомых запахов, весь вечер тут же показался ей далёким, не настоящим, приснившимся.
Рядом плюхнулся, скрипнул сиденьем муж.
— Было мило повидать Бурмина, правда, дорогая?
Он не видел лица жены. Покачал в темноте головой:
— Шесть лет. Что только с нами делает жизнь.
Карета дёрнулась и покатила.
Несвицкие дождались своей кареты. Мать и дочь сели по одну сторону. Отец — напротив.
На лице матери была озабоченность:
— Невозможный выбор. Эти Шишкины страшно богаты, все признают. Но боже мой, дед сам выкупил себя из крепостных!
— Мать зато хорошей московской фамилии, — вставил отец. — Я знал её отца, он был главой тамошних масонов. Очень учёный. Разорился вконец, правда.
Княгиня перебила — занятая своими соображениями:
— …С другой стороны, этот господин Бурмин. Род старинный, связи прекрасные, в родстве с половиной лучших фамилий. Никто толком, правда, не знает, что он делал последние лет пять. Жил бобылём. Ха! Так я и поверила. Не люблю людей, про которых что-то не знают. Но есть ещё старуха Солоухина.
— Вы хотите, чтобы она меня удочерила? — съязвила Алина.
Мать пропустила мимо ушей:
