class="p1">– Stehen! – крикнула девочка, начиная снова плакать. Пусть солдаты и не знали немецкого, но это слово они поняли и остановились. У колен ребенка лежал пистолет.
– Мы не сделаем тебе ничего плохого, – сказал Ваня, поднимая руки и делая шаг вперед.
– Stehen! – крикнула она сильнее, взяла пистолет и наставила его на солдата.
Девочка начала рыдать, задыхаясь, она что-то говорим им, переходя на крик, ее трясло от ужаса того, что она пережила накануне прихода этих солдат. Мужчины не понимали ни слова из речи девочки. А она говорила им:
– Стойте на месте! Стойте, не подходите, а то я убью вас! За что вы это сделали? Моей сестре было 16! Зачем вы пришли?! Мы отдали вам всю еду, которая была у нас, прося только не трогать! Что мы сделали? В чем мы виноваты? А вы? Зачем взяли мою сестру, избили ее, а потом начали насиловать, – тут девочка перешла на истеричный крик. – Она кричала, она так кричала, а вы только смеялись! Один, второй, третий, вся в крови. Вы смеялись! Я подбежала к одному с криками оставить ее, но он ударил меня, я упала на землю. Вы смеялись. Она перестала кричать и глаза ее не закрывались. Тогда вы просто выкинули ее и пошли дальше. Я долго смотрела на нее, говорила с ней, умоляла, чтоб она начала моргать, а она все смотрела и смотрела, но глаза ее не видели. Я сейчас закопала ее рядом со своей матерью, которую вы пристрелили, когда она выбежала из дома. Никто не мог ей помочь, все попрятались в своих домах. В чем она была виновата? В чем?! А сейчас вы пришли, чтоб сделать то же самое со мной? Нет, я вам не дамся.
– Мы не обидим тебя. У меня дочка твоя ровесница. Отдай нам пистолет, – попробовал Ваня еще раз успокоить ребенка.
– Нет! Не подходи!
Девочка приставила пистолет к своей голове и нажала на курок. Выстрел. Ваня и Петя бросились к девочке, которая лежала на земле рядом с могилами своей сестры и матери. Никого больше и не было у этого ребенка. В светлые косички попала грязь, кровь. Она смотрела и смотрела синими глазами, но глаза ее не видели.
– Что мы наделали? – сказал Ваня, сидя на коленях над трупом девочки.
– Да что мы сделали-то?
– Что же мы наделали? – повторил Ваня, не отрываясь глядя на нее. – У меня дочь – ее ровесница. Такие тоже косички светлые. В маму.
– Война, – сказал Петя.
– Война, – отозвался Ваня.– Но почему?
– Вань, надо закопать труп.
– Да, конечно, – солдат закрыл глаза ребенку, которые кроме войны ничего и не видели.
Вдвоем Ваня и Петя быстро вырыли яму, положили туда труп. Они работали механически, не думая ни о чем. Только Ваня замер, когда первая земля упала на платье девочки, он смотрел в ее лицо и боялся ее забыть. Петя ударил его по плечу, и мужчины продолжили свою работу. Они забыли про еду, которую хотели взять в этой деревне, забыли про табак. Шли молча, думая, если б не война, никогда тут не оказались.
И я лежу уже десятилетья
в земле чужой, я к этому привык.
И слышу: надо мной играют дети,
но я не понимаю их язык.
А.Дольский
В этом году осень в Варшаву пришла рано – конец сентября, и над городом уже висят тяжелые серые тучи, листья опали и лежат, вбитые в землю многочисленными башмаками людей, спешащих на работу. Рано утром низко стелется туман, заставляя водителей автомобилей зажигать фары, моросит дождь. Я, не торопясь, шел, глядя по сторонам и вдыхая в легкие влажный воздух. Автобусы и машины стояли суетливой очередью на светофорах, готовые ринуться вперед, едва загорится желтый. Я совсем недавно переехал в этот город, и все здесь еще казалось мне новым и дивным.
Мне нравилось, что никуда не нужно спешить, еще рано и весь день еще впереди. Когда подумал об этом, нагнал пешехода, который на ходу читал газету. Такое встретишь нечасто. Поляк был так увлечен чтением, что я, поравнявшись с ним, заглянул ему через плечо и прочел заголовки статей: «Военные учения России на территории Беларуси», «Польша отстаивает свое право не пускать мигрантов», «Польша снесет 300 памятников в рамках программы декоммунизации», «Число украинцев, приехавших в Польшу, превысило 1 млн человек».
Я улыбнулся, мужчина заметил меня, идущего рядом, тоже улыбнулся и продолжил свое чтение. К остановке подъехал автобус, звучно затормозил и из его чрева вышла толпа, раскрывающая на ходу зонтики. Свернул налево, чтобы избежать толкучку, и моему взгляду открылась огромная площадь, по обеим сторонам которой стояли памятники солдатам, а в центре вдалеке возвышался обелиск. Я никогда не был здесь ранее, подошел ближе к памятникам и увидел надпись на русском и польском языках: Здесь захоронено 21468 солдат 1-ого Белорусского фронта.
– Двадцать одна тысяча четыреста шестьдесят восемь, – проговорил я вслух.
По пути к обелиску смотрел по сторонам: могилы, могилы, могилы польских, русских, белорусских, украинских, казахских солдат. Много братских могил. Без имен. На некоторых стоят маленькие аккуратные таблички, наверно поставленные родственниками, узнавшими место захоронения своих близких. Они совсем небольшие, почти все без фотографий. Только имя, даты жизни и место рождения. Я шел, читал надписи, шел дальше и не мог остановиться – почти все погибли в одну неделю августа. Сколько их. Подойдя к очередной табличке, я встал и не мог двинуться с места. Алексей Гончаров. 22 октября 1918 – 17 августа 1944. Ему было 26, три года из которых он видел только войну. Я тоже родился 22 октября. И мне тоже 26.
***
– Галя, хорошо, что ты пришла, – сказала женщина лет 45. – Мне Алеша, сынок, написал. Письмо принесли.
Женщина бережно достала письмо, написанное карандашом, из конверта, словно боялась порвать плотную бумагу.
« Дорогая мама!
Сообщаю тебе, что я жив и здоров, чего и тебе желаю. Мы в Варшаве. Уж никогда не думал, что окажусь тут. Позже пришлю карточку. Заняли один район, который называется Прага. Меня так удивило такое название – как столица Чехословакии. Наверно, тоже там побываю. Поляки нам рады, но много и ругают, на своем. Вроде помогаем от фрица освободиться, а ругают. Но я не обижаюсь на них. Они такие же, как мы, только по-нашему не говорят.
Говорят, что война уже скоро закончится – гоним фашиста восвояси. Вот-вот освободим Варшаву, а там уже и до Берлина недалеко. Погода хорошая,
