тепло, солнечно. Настроение у нас хорошее. Маше большой привет, получил ее письмо и карточку, ношу всегда с собой в нагрудном кармане. Ответить ей не могу – нет бумаги, так что ты поцелуй ее за меня и передай, чтоб писала – очень жду каждое ее письмо.
Пишите больше и чаще.
Ваш Алексей».
Женщина дочитала письмо, украдкой вытерла платком слезы и сказала подруге:
– Видишь, говорят, скоро кончится война, вернется скоро. Тяжело будет, но встанем на ноги. Женится на Машке твоей. Тоже ведь ждет, любит. Ничего, что свадьба скромной будет, у нас тоже небогатая была, лишь бы жили хорошо, друг дружку любили, да деток растили.
На лице Гали появилась легкая улыбка. Она представила будущую счастливую жизнь, без войны, дети дома – и, кажется, даже разгладились морщины, появившиеся раньше времени на лице еще молодой женщины.
Их, полную надежд, беседу прервал стук в дверь. Хозяйка всполохнулась, торопливо положила платок на стол, открыла дверь и увидела почтальона. Тот молча подал письмо и ушел. Женщина, почувствовав беду, стояла у дверей и долго не могла сдвинуться с места, глядя вслед почтальону. Перевела взгляд на письмо. Руки, огрубевшие от тяжелой работы, дрожали.
«Извещение
Ваш сын, Алексей Афанасьевич Гончаров
Уроженец деревни Сокол, Московской области
В бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество убит 17.8.1944. Похоронен в братской могиле г.Варшава.
Начальник 1 части».
Женщина ровным голосом, словно не своим, без интонаций, эмоций и слез, смотря в одну точку, проговорила:
– Погиб… Погиб. Сыночек мой. Как погиб?.. Муж погиб. Сынок единственный. Погиб. Он в Варшаве был, в Прагу хотел попасть. Как так же, а? Галя, как так? Вот, подоконник, он, когда маленький еще совсем был, лазил везде, так на подоконник залез, а хотел слезать, упал. Горшок разбил и сам упал. Плакал так. Галя. Как. Как Машка то? Они ж… свадьбу. Скромная, но свадьба нужна была.
Галя, не скрывая слез, подошла к подруге и попыталась обнять ее, но та стояла, как вкопанная. И все повторяла о свадьбе, о подоконнике, о своем сыне, который погиб, освобождая Варшаву, такую далекую и чужую.
***
Придя домой, я перерыл весь интернет в поисках хоть какой-то информации про погибшего своего ровесника. Нашел всего несколько сухих строк. Школьное образование. Беспартийный. Погиб и захоронен в Варшаве. Дядя, Гончаров Николай Евгеньевич, по обвинению по 58 статье в 1937 осужден на 10 лет без права переписки.
Бабушке Шуре и дедушке Коле
Большой вокзал, частично разрушенный, полностью заполнен людьми. Сотни людей (хотя казалось, что больше) стояли с горящими глазами, ненужными цветами в руках, усталыми, но ожидающими чего-то светлого, лицами. Солнце висело большим шаром на чистом голубом небе. Заиграло «Прощание славянки», поезд, большой черный, дышащий густым паром, показался уже совсем близко. Еще несколько мгновений и, раскаленный, он подъехал к перрону под радостные крики людей. Состав медленно останавливался, а люди в вагонах и на улице жадно искали глазами каждый своего…
В душном вагоне один из солдат высунул голову в открытое окно и, ловя свежий ветер, отчаянно искал ее. Он обводил толпу взглядом снова и снова, пытаясь разглядеть только ее.
«Где же… Должна быть,– проносилось в его голове. – Я знаю, что дол… Она! Боже мой, она! И мальчик с ней. Мой сын! Мой сын!!! Она была беременна, когда я уходил. Боже, как он худ… Как похож на нее! Сынок! А она… Какие уставшие у нее глаза, появились морщинки, мое солнышко! Сколько ты видела? Что ты пережила? Ничего, сейчас все уладится, все будет хорошо, я обещаю! Главное, что ты жива! Нет, нельзя плакать. Я столько видел за эти четыре года: люди с оторванными ногами, обезображенные трупы, я знаю запах сожженного человека… Я сам убивал! А готов расплакаться, увидев эти глаза живыми!»
Женщина, в светлом платье с кружевом, убранными волосами в косу, держала крепко за руку мальчика, чтобы он не потерялся в толпе, и смотрела на останавливающийся поезд.
«Где же он… Он должен быть здесь… Я хочу, чтобы он был здесь!.. Он!.. Мне показалось?.. Да нет, он! Он! Каким же он стал… Раньше с его лица не сходила улыбка. Ты поседел… Что сделала с тобой война, милый! Слезы, лейтесь, лейтесь, ведь вы от счастья! От счастья плакать можно – от горя больше не могу! Коля! Коля! Ты посмотри, какой у тебя сын! Не поверишь, как он похож на тебя!»
Люди волной хлынули из вагонов, когда поезд не успел еще остановиться полностью, и радостные крики заполнили воздух.
– Коля! Коленька!
– Сашенька!
Они крепко обнялись и слезы текли по их щекам. Она чувствовала ладонями его грубую солдатскую гимнастерку, а он ее легкое платье. Позади крики, взрывы, лишения, голод, страх – война. Война позади. Теперь надо жить.
– Ты жив! Я знала! Даже две похоронки ошибаются. Жив! – говорила она и все крепче обнимала его.
Кроме них, на перроне встретились после долгой разлуки миллионы по всей стране. Все они уже другие. Стало больше морщин и седых волос, а главное – воспоминания лежали тяжелым грузом на их сердцах, воспоминания о ненужной войне.
***
Позади всей толпы стоял светловолосый мальчик лет восьми с чистыми голубыми глазами и большими ресницами, в опущенных руках держал букет цветов. Он провожал взглядом каждого идущего солдата с медалями на груди, но среди них не было его отца. Он повернулся и пошел домой. Он не плакал – дома его ждала мама, теперь в семье мужчина он один.
Старика с цветами, появившегося на одной из станций столичного метрополитена, все провожали одобряющими улыбками, переговаривались, мол, на свидание собрался, есть еще порох в пороховницах! Один молодой человек даже подошел к нему и сказал:
– Как здорово, что вы в вашем возрасте еще дарите женщинам цветы!
Старику было лет 80-85, его когда-то красивое лицо стянуло морщинами, русые волосы превратились в белый редкий пушок, взгляд его был рассеянным. Он с усилием поднял голову, посмотрел на этого юношу, ничего не сказал, отвел взгляд и продолжил свой тяжелый путь.
Шумно подъехал поезд метро, обдав всех ожидающих пассажиров на перроне волной теплого воздуха, заглушив гулкий смех молодежи. Старик зашел внутрь, аккуратно, боясь упасть и помять букет хризантем, который держал в руках. Ему тут же уступили место, все расступились, глядя на кавалера, улыбались, совершенно без злобы и иронии говорили об удачном свидании, которое его ждет.
Старик тяжело
