сел: его спину скрутили многочисленные болезни, старость. Казалось, каждый вздох дается ему тяжело. И если бы не этот букет, его было бы даже жаль. Но, несмотря на это, брюки его были аккуратно выглажены, пояс пальто завязан по моде его молодости. Элегантная шляпа защищала от ветра.
Молодежь с интересом продолжала поглядывать на чудного пассажира, обсуждали между собой его героический облик. А пожилой мужчина сидел, держа в трясущихся руках яркий букет, смотрел в пол отсутствующим взглядом и все слышал. Слышал все восклицания молодых людей.
– Улица 1905 года, следующая станция Беговая, – объявил бойкий женский голос из динамика.
Старик, схватившись крепко за перила, тяжело поднялся с места и так же аккуратно, как и входил в вагон, вышел из него. Группа молодежи, с таким интересом наблюдавшая, перешептываясь и посмеиваясь, вышла вслед за ним. Ввиду возраста, да и некоторого безразличия к этим юношам, пожилой кавалер не замечал их настойчивого любопытства.
Они вышли на Большую Декабрьскую улицу. Пожилой мужчина шел тяжело, иногда останавливался на несколько секунд передохнуть, но упрямо продолжал свой нелегкий путь, шаркая ботинками по московскому асфальту.
Так они шли, пока не увидели церквушку за деревьями и желтые ворота, где на темной табличке была надпись: «Ваганьковское кладбище. Открыто для посещения ежедневно». Смех молодежи стих, повисло неловкое молчание. Кажется, было слышно, как сжались их сердца. Они остались у ворот, провожая одинокую маленькую фигуру старика взглядом.
Старик зашел в ворота и побрел по узким тропинкам, тут он шел уверенней, казалось, будь кромешная тьма, он бы без труда нашел нужный памятник. Наконец, он подошел к одной из могил, где лежало уже много засохших букетиков хризантем, положил свежий и сел на скамейку. Тут была его жена, с которой они прожили, страшно подумать, 52 года. Он вспоминал, как она встречала его на перроне после войны, держа за руку их сына, как он плакал, увидев их через столько лет потрясений. Как тогда они думали, что самое тяжелое позади, но впереди еще были тяжелые послевоенные полуголодные годы, как не брали на работу, как ссорились, как он приходил к ней, стирал слезы с ее щек, крепко обнимал, и откуда-то появлялись силы жить дальше. Теперь он остался один. Один, когда он совсем к этому не привык. Сын с детьми приезжает редко, старик один в квартире, которая раньше всегда была наполнена заботами, запахом свежего обеда и ее крема, которым она так смешно мазалась, вызывая его шутки. Теперь дом погрустнел и постарел, старику трудно и невыносимо одному бесцельно склоняться по, вдруг ставшей большой, квартире. Поэтому каждое воскресенье, день, который она так не любила, он приходил сюда, чтоб не оставлять ее одну, спрятаться от своего одиночества и бессилия что-то изменить.
