– Ну что, топаем к мельнице, «пьянь трактирная»? – неуверенно спросил его Шкипер.
– Это не звезды, это в небесах отражаются купола святых храмов, – негромко, молитвенно вознеся руки к небесам, произнес Родан, словно бы не расслышав его вопроса. – Хотя бы в одном из них, но помолятся во спасение души бывшего святого отца Григория.
Родан молвил это по-украински, однако Шкипер все же понял его.
– Святого отца? Так вы что, были священником?!
– Почему был? Остаюсь им, – перешел отец Григорий на польский.
– Как же вы оказались тогда среди бродяг-казаков? Да еще и с оружием в руках?
– Слишком много врагов вокруг. В Украину хотел вернуться не рабом божьим, но воином его. Чтобы никакая орда не смела больше сжигать храмы моего народа.
– Но зачем же священнику сражаться? Его оружие – молитвы.
– О-о, я тоже так считал. Но, оказывается, для защиты земли праотцов наших одних только молитв мало.
– И все же я не пойму, зачем священнику становиться воином.
– А затем, что каждый священник хоть раз в жизни должен осознать себя святым.
– Искупление муками во имя Отчизны? – спросил Шкипер скорее самого себя, нежели Родана. Он вспомнил о смертельной опухоли, разъедающей его гортань и причиняющей ему все более страшную боль, и добавил: – Мне тоже пора бы подумать о таком искуплении.
Они поднялись на возвышенность, за которой, на каменистой пойме, виднелись очертания водяной мельницы. Чуть правее, за грядой небольших холмов, отделявших низину от берега моря, вечернюю темноту озаряли десятки костров, окаймляющих казачий табор.
Родан и Шкипер остановились и с минуту молча любовались охваченной пламенем долиной.
– А ведь я тоже могу подтвердить перед испанцами то, что скажете вы. Разве не так? – вдруг задумчиво произнес Шкипер. – В конце концов, речь ведь идет о чести Франции. О ее победе.
– Это вы к чему клоните?
– Стоит ли старому моряку в муках дожидаться бесславной смерти в постели, если тоже представляется случай жертвенно умереть за Отчизну?
– В муках, за Отчизну… – отрешенно согласился отец Григорий. – Знать бы, как это страшно.
– Если вы окончательно решились, я тоже пойду с вами. Хоть на пытки, хоть на костер.
– Вся наша жизнь – костер. Так пусть же будут благословенны костры, на которые возведут нас… Благословенные костры Фламандии.
Застолье у подстаросты Зульского завершилось поздним вечером. Ливень к тому времени прекратился, небо благодушно озарилось лунным сиянием, под которым, словно ростки под лучами весеннего солнца, то тут, то там произрастали пока еще тускловатые звезды и даже целые созвездия. А с юга, из глубины степей, наконец-то подул теплый, даже чуть-чуть жарковатый ветер.
Стоя у ворот, на выложенной из каменных плашек площадке, Шевалье осмотрелся. Полковник действительно собирался дать повстанцам решительный бой. Пока офицеры полка расхваливали медовуху Зульского и похлопывали по ляжкам его бедрастых служанок, драгуны, выполняя приказ Голембского, стащили к усадьбе все повозки, какие только сумели реквизировать у местных крестьян, и, сомкнув цепями колеса, образовали сразу же за невысокой каменной оградой еще один вал. Устремленные вверх дышла повозок были похожи на столбы распятий, дожидавшиеся своих мучеников.
Чтобы основательно укрепить это фортификационное сооружение, солдаты укладывали на повозки мешки, а перед повозками размещали бороны, позволяющие сдерживать конницу.
– Да вы, никак, сооружаете здесь казачий табор? – обратился Шевалье к руководившему этими работами хорунжему. Парню явно не повезло: ему одному из всего офицерского корпуса пришлось встречать сумерки не за столом, а за повозками, правда, по окрикам и походке его чувствовалось, что чаша медовухи его тоже не миновала, но все же…
– Казаки на это мастера, – охотно согласился хорунжий, узнав «французского писаря», как называли в полку Шевалье. – В этом деле их не переплюнешь. А главное, не такие ленивые, как наши полуаристократы, возвышенно именующие себя драгунами. Мотаться в седле – это одно, а работать – совершенно другое.
– Но, может, весь этот труд напрасен? Вряд ли повстанцы войдут в деревню, зная, что вы здесь.
– Именно потому, что мы здесь, они и войдут. Разъезд доложил, что рыскают за соседней деревней. А вы куда это собрались? – поинтересовался хорунжий, видя, что Шевалье и вышедший вслед за ним из ворот конюх Зульского прикидывают, как бы выбраться за ограждение.
– У подстаросты тесновато. Решил, что господа драгунские офицеры обойдутся без меня. Тем более что после недавнего резкого разговора с полковником мы охладели друг к другу.
– И девок подстаросты всех давно перехватали, – конюх был похож на старого облезлого кота. Его лоснящуюся рожицу Господь сотворил только для того, чтобы с нее никогда не сходила скабрезная, сальная ухмылка подуставшего бабника и неутомимого сводника. – А тут, рядом, молодуха одна живет. Даже пан Зульский не брезгует хаживать к ней, поскольку выглядит она лучше самой пани Зульской.
– Сожалею, что не смогу лично убедиться в этом, – довольно бесстрастно, пьяно икнув, проговорил хорунжий. И приказал двум драгунам раздвинуть повозки.
Конюший вышел первым, а самого Шевалье офицер попридержал за локоть.
– Он – из украинцев, как мне кажется… – вполголоса сказал ему. – Не следовало бы доверяться. Место вам здесь найдется, хотя бы у одного из солдатских костров. Все же под прикрытием драгун и повозок. Сажать на кол казаки еще большие мастаки, чем сооружать походные лагеря из повозок. Это уж поверьте мне.
– Вы утверждаете это настолько убедительно, словно умудрились лично удостовериться в их мастерстве, – рассмеялся Шевалье, миролюбиво похлопав при этом хорунжего по плечу.
Эти пятеро появились из-за старой полуразрушенной мельницы, словно привидения. Скрутив Родана и Шкипера и обезоружив казака, они быстро сориентировались, кто из них нужен им. Грубо оттолкнув француза, прибрежные корсары кляпом заткнули рот казаку и принялись связывать ему руки.
Наблюдая это, Шкипер вначале растерялся. Но потом, вспомнив о своем стремлении последовать за казаком, пожертвовав последние дни своей жизни во имя Франции, решительно приблизился к испанцу, который держался чуть в стороне и начальственно покрикивал на остальных.
– Вы напрасно отторгаете меня, сеньор. Я могу сказать вам не меньше, чем этот чужестранец.
– Однако нам приказано взять только чужестранца. А вас не трогать, – холодно возразил офицер на вполне сносном французском.
– Понимаю, таков был приказ, а также наш уговор с подосланным вами человеком.
– Тогда чего добиваешься?
– Теперь я знаю не меньше чужестранца, который может вообще ничего не сказать вам.
Офицер заносчиво рассмеялся.
– Он попадет к дону Морано. У того даже немые начинают вещать ангельски-чистыми голосами. Пошевеливайтесь, бездельники, пошевеливайтесь, – подбодрил он своих лазутчиков, все еще возившихся с пленным, успевшим дважды разбросать их.
– Не кажется ли вам, что, столкнувшись с мужеством этих степных воинов, дон Морано сам потеряет дар речи?
– А ты, брат, наглец, – поддел офицер его подбородок острием морского тесака. – Таких мы обычно под килем протягиваем, ради всеобщего увеселения.
– Да прихватите вы этого идиота, лейтенант, – посоветовал один из прибрежных корсаров. – Нельзя отказывать в адской сковородке тому, кто сам напрашивается на нее.
В долине горели костры. Воины-чужестранцы тихими гортанными голосами пели какую-то грустную песню, слова которой были такими же печальными, как и судьба старого, списанного на берег и обреченного на мучительную смерть – будь то от сатанинской хвори, будь то от пыток дона Морано – морского волка. Выхваченные из языка незнакомого степного племени, они, тем не менее, казались Шкиперу не только понятными, но и душевно близкими.
– Слышал ты, идиот? – вновь поддел его подбородок кончиком тесака офицер. – Идешь с нами. Если этот чужеземец сдохнет раньше, чем сумеет произнести первое слово, то тебе представится возможность рассказать командору Морано обо всем, что ты узнал со дня своего появления на свет.
По ту сторону мельницы, за мостом, переброшенным через небольшую, пробивавшуюся между склонами холмов речушку, показался конный патруль. Заметив его, испанцы поволокли слегка упиравшегося казака вниз, к образовавшемуся у мельницы озерцу, и залегли там, на берегу, прижавшись к глинистой стенке обрыва. Туда же офицер столкнул и Шкипера.
Патруль состоял из украинцев. Отец Григорий слышал, как они переговаривались. Но он знал, что патруль этот был специально послан Сирко, дабы придать его похищению видимость хоть какой-то правдоподобности. Как знал и то, что казаки получили приказ: испанских лазутчиков не замечать даже в том случае, если они окажутся под копытами их лошадей.
