им легче жить.
– Но не тебе, – усмехнулся Гот. Комендант перевел взгляд на тарелку с колбасной нарезкой и, взяв с неё кружок колбасы, протянул мне. – Ешь.
– Я не голодна, господин…
– Ешь! – рявкнул он так громко, что в шкафах звякнул хрусталь, и швырнул подачку на ковер. Повиновавшись, я опустилась на колени, взяла колбасу и положила её в рот. Рот тут же наполнился слюной – жадной, тягучей и липкой. Следом заныл живот, отвыкший от такого. На моих глазах выступили слезы, когда я вспомнила колбасу, которую делал папка… и которую я больше никогда не попробую. Но коменданту этого было мало. Он швырнул еще один кусок колбасы на ковер. – Возьми. И не заставляй меня повторять дважды.
– Благодарю, господин комендант, – слова застревали в горле, да и щеки горели от смущения, но я смогла произнести то, что от меня требовалось. – Вы очень добры.
– Добр. Но люди не ценят этого, – буркнул он и ударил кулаком по столу. Бокал с коньяком и бутылка жалобно звякнули. – Тебе кажется, что ты тоже добра. Но я знаю, что ты лицемерна. Ты могла бы попросить меня… и каждая поганая тварь из твоего барака отправилась бы в печь. Но даже сейчас ты мне врешь и выгораживаешь грязных крыс, которые плюют на тебя. На праведницу. Я видел, как подобные тебе ломались. Ломались, как хрупкий лед под ногами. Как сухие кости, жадно облизанные огнем. Но ты… ты гнешься, но не ломаешься, девочка. И это забавляет меня. Сломать можно, что угодно…
Комендант вытащил из кобуры пистолет и, положив его на колено, задумчиво на меня посмотрел.
– Я могу прострелить тебе ноги, а потом заставить ползти к печи. Но это тебя не сломает, – задумчиво продолжил он. – Могу убить, но не увижу, как тухнут твои глаза, проваливаясь во мрак. Я могу тебя замучить, но и тогда ты не сломаешься. Ты продолжаешь надеяться, хотя всем известно, к чему это приведет. Сядь, девочка. И налей себе коньяк.
– Да, господин комендант, – я повиновалась и, сев за стол, наполнила сначала бокал Гота, а потом немного плеснула себе. Пьяные глаза коменданта с усмешкой смотрели на меня, словно ожидая от меня первого шага. Вздохнув, я быстро опрокинула в рот коньяк и закашлялась, когда горло обжег жидкий огонь.
– Дикарка, – усмехнулся он, делая аккуратный глоток. – Кто же пьет так амброзию, от которой не отказались бы и боги? Только дикари, подобные тебе. Я расскажу тебе притчу, хоть и не надеюсь, что твой примитивный мозг способен её понять. Но просвещение глупцов всегда будет уделом мудрых.
– Да, господин комендант, – эхом повторила я. Коньяк согрел живот и грудь, а еще вызвал головокружение. Но это было приятное головокружение.
– Однажды Пандора принесла ларец с бедствиями и открыла его, – начал комендант. – То был подарок богов людям, по внешности прекрасный, соблазнительный дар, называвшийся "ларцом счастья". И вот из него вылетели все бедствия, живые крылатые существа; с тех пор они кружат вокруг нас и денно и нощно причиняют людям вред. Одно зло еще не успело выскользнуть из ларца, как Пандора по воле Зевса захлопнула крышку, и зло осталось там. Отныне у человека в доме навеки есть ларец счастья, и он мнит, что в нем обладает каким-то необычайным сокровищем; оно всегда к его услугам, и он пользуется им, когда захочет, ибо он не знает, что этот ларец, принесенный Пандорой, был ларцом зла, и считает оставшееся зло за величайшее благо и счастье – это и есть надежда. А именно, Зевс хотел, чтобы человек, сколько бы его ни мучили иные бедствия, не бросал жизни, а вновь давал бы себя мучить. Для этого он дал человеку надежду: она в действительности есть худшее из зол, ибо удлиняет мучение людей.
Он замолчал, мрачно смотря на бокал коньяка. Молчала и я, пусть слова коменданта рвали душу на клочки. Неужели он действительно верит в то, что своими злодеяниями творит добро, лишая людей последнего ценного, что у них есть. Надежды.
Перед глазами вновь возникла Анна, зовущая свою дочь. Напуганная, отчаянная, она быстро потеряла надежду, а комендант потерял к ней интерес. Но интерес вновь вспыхнул, когда он увидел меня. Меня, склонившуюся над умирающей девушкой и шепчущей ей слова надежды… Надежды, что там, за порогом тьмы и боли, её все-таки ждет свет. У женщин из барака надежда тоже угасла. Смирилась со всем Марийка, равнодушно продолжала штопать одежду Ханна, даже Лили, хоть и продолжала звать во сне своего сына, все равно давно смирилась.
– «Не бойся человека строгого», – говорила мне бабушка. – «Бойся человека доброго».
С доброй улыбкой убил Анну комендант Гот. Мило улыбаясь, он отправил меня работать в медблок к доктору Менге. В его глазах была одна лишь доброта, когда он велел мне проводить маленьких узников медблока в душ, из которого они так и не вернулись. Он заставлял меня смотреть, как ужинает его семья, а собаки пожирают жареное мясо. Ради чего? Чтобы отнять надежду. Я стала пешкой в его садистской игре. И теперь понимала, что он не остановится, пока в моих глазах не погаснет надежда. И от осознания этого куски колбасы в животе мигом попросились наружу, а желудок свело болью от стыда.
– Елена! – коротко бросил он, не заботясь о том, что его услышат. Елена тут же вынырнула из другой комнаты, держа в руке тряпку. – Подай мне телефон.
– Да, господин комендант, – поклонилась она и быстро принесла требуемое. Гот чуть подумал, затем на его губах вновь заиграла знакомая, добрая улыбка. Он покрутил диск телефона и прижал трубку к раскрасневшемуся уху.
– Отто. Скажи, достаточно ли у тебя капо?
Елена удивленно распахнула глаза и посмотрела на меня. Но я сама не понимала, что происходит, поэтому еле заметно пожала плечами.
– Понимаю. Поездов стало слишком много. Я пришлю к тебе заключенную. Отправь её в «Канаду-два». Вместо благодарности я предпочитаю хороший коньяк, – положив трубку, комендант с насмешкой посмотрел на меня. – Эта работа тебе понравится, девочка. Елена, вызови капо. Пусть сопроводит заключенную в барак. И еще…
– Да, господин комендант?
– Пусть проследит, чтобы она не умывалась и не полоскала рот перед тем, как зайдет в барак.
Я побледнела, поняв его замысел. От меня пахло колбасой и коньяком. Другие женщины, и так меня недолюбливающие, запросто могут сорваться с цепи. И остановить их будет некому.
Однако, медленно идя за Вальцманом, я украдкой подобрала пригоршню снега и быстро растерла её в руках. Колючий снег обжигал кожу, но я продолжала яростно растирать ладони, надеясь
