спросила она. Мои губы задрожали, но и здесь я сумела сдержаться, пусть и хотелось закричать.
– Конечно. Конечно расскажу, – криво улыбнулась я. Улыбка в голосе успокоила Лору, и она принялась играться с пуговицей на моей рубашке. Её маленькое сердце билось ровно и спокойно.
Меня снова начали душить слезы, однако ни одна из них так и не сорвалась с ресниц. Я знала, что если заплачу, то это напугает детей. Напугает женщин. И может спровоцировать солдат. Поэтому я просто шла вперед, неся на руках маленькую Лору, а следом за мной шел комендант и доктор Менге. Они шли на некотором расстоянии от нас, и я не могла слышать, о чем они говорят. Зато видела других заключенных, которые смотрели на колонну из детей и рожениц, открыв рот. Они тоже все понимали. Я видела это по глазам. По губам. По трясущимся рукам. Ни один из них не произнес ни слова, понимая, что это слово будет лишним.
С неба капал холодный дождь. Толстые капли падали на головы маленьким приговоренным, как слезы. Они смывали грязь, смывали кровь, обдавали сердце чистотой, вызывая у детей улыбки. На жадно чавкающую под ногами коричневую грязь никто не обращал внимания. Потому что дождь всегда лучше грязи.
Махал здоровой рукой смеющимся солдатам Феликс. Улыбались Лев и Имре, державшиеся за руки. Укрывала собственной спиной от дождя младенца мать. А впереди показались серые стены ангара номер два. Про него в лагере давно ходили легенды. Легенды о тяжелых дверях, которые закрывались за теми, кто входил внутрь. О ржавых кранах, свисающих с потолка. О воде, которая приносила чистоту. И о газе, который приносил смерть…
Я слепо шла за комендантом и доктором Менге, когда все закончилось. Сердце в который раз разбилось на кровавые осколки. Позади остался ангар номер два и дети, которые скрылись за тяжелыми дверями с улыбками на лицах. Дети, которые вынесли столько мучений, что им не подарили даже быстрой и безболезненной смерти.
В грязи мелькнуло красное и я, пользуясь моментом, наклонилась и вытащила из коричневой жижи грязную куколку Лоры, без которой она не могла уснуть. Страшненькая куколка, из грубой мешковины, украшенная чьим-то носовым платком красного цвета. Черные бусины глаз смотрели на меня с укоризной, но я не выбросила игрушку. Осторожно отряхнула от грязи и сунула в карман.
Дождь усилился, он бил и хлестал упругими струями по лицу и спине. Словно не пытался смыть грязь, а наказывал меня. Наказывал за молчание и за обман.
– «Я не дал надежду. Я её забрал», – вновь прозвучал в ушах голос коменданта Гота.
Вернувшись в барак после тяжелого дня, наполненного рытьем ям и тасканием камней, я забралась на свое место и тихонько разрыдалась. Когда встревоженная Марийка положила мне ладонь на плечо, я завыла. Завыла, не в силах вынести ту боль, что терзала меня. Сжимала в кулаке куколку Лоры и выла, не обращая внимания на тех, кто пытался меня успокоить. Но боль понемногу утихла. Не сразу и уж точно не навсегда. Она затаилась в груди, чуть ниже сердца, чтобы при случае напомнить о себе, схватившись за дремлющую боль холодной, мокрой лапой.
– L'ange de la mort, – тихо произнесла сверху Лили. Я криво улыбнулась и уткнулась носом в куколку. Так и есть. Ангел смерти. Не Менге в этот день был ангелом смерти. А я. Лично сопроводившая в газовую камеру маленьких приговоренных.
Глава четвертая. Жизнь внутри чемодана.
Зима сорок четвертого выдалась холодной. Иногда до заключенных доходили слухи с фронта. Тревожными шепотками разносились вести по баракам о переломном моменте войны, о русских, неумолимо идущих вперед и освобождающих города, о скорой свободе. Иногда эти слухи передавали капо, которые конвоировали пленных в другие блоки лагеря. Порой об этом говорили немцы, думая, что их никто не слышит. Но даже в эти моменты люди предпочитали реальность фантазии. В любой момент ты можешь быть убит озверевшим охранником, который просто не выспался. Или же коменданту не понравится твой взгляд или твои слова.
Порой казалось, что ничего не меняется. Жизнь в лагере текла, как и прежде. Утром заключенных выводили на работы, постоянно прибывали поезда, битком заполненные напуганными людьми, проводилась ежемесячная селекция.
Руководил этой селекцией лично доктор Менге. И каждый заключенный боялся, что в его карточку влепят красный штамп, говорящий об одном. Смерть. Селекция всегда проводилась в конце месяца, когда всех выгоняли из бараков в голое поле и под прицелом винтовок и автоматов начинался осмотр.
Немцы в белых халатах раздвигали губы и осматривали зубы, взвешивали, заставляли бегать и приседать. Увечных, немощных и слабых уводили во второй блок. На дезинфекцию… Очень часто компанию им составляли люди, прибывшие поездом. Те, кому не посчастливилось пройти селекцию. И хотелось бы сказать, что их больше никто не видел, но это было не так. Именно заключенные потом открывали тяжелые двери душевых и вытаскивали на свежий воздух застывшие тела несчастных. Поначалу их сносили в гигантские ямы за территорией лагеря, и в одной яме запросто могло лежать более десяти тысяч мертвецов. Мужчин, женщин, стариков… Детей. А потом, в один солнечный, морозный день с неба пошел черный снег.
Он сыпал густо, покрывая коричневую землю плотным, черно-серым слоем. Хрустел на зубах и пачкал одежду. Немцы, на плечи которых тоже опускался этот снег, морщились и резкими движениями отряхивались, а потом злобно ругались, смотря на испачканные черным ладони. Небо быстро заволакивал удушающий, грязный смог, воняющий гарью, а за оградой лагеря, в разрытых ямах горели тысячи костров.
– Я не знаю, кто отдал этот приказ, Пауль, черт побери! – ругнулся комендант, сжимая побелевшими пальцами телефонную трубку. Мы с Еленой привычно убирали гостиную после ужина и случайно стали свидетелями разговора. – Зачем это делать? За территорией лагеря тысячи ям, и чтобы разрыть их нужно время. Сжигать… Нет, ты слышал? Ах, приказ из Берлина. Мне некуда деться, Пауль. Да. Солдаты сгоняют на работы пленных. Но там стоит такая вонь… Крематории работают без отдыха. Максимум в день они могут переработать несколько тысяч. А что делать, если с каждым поездом прибывают десятки тысяч? Не знаешь. Конечно.
– Элла, протри пыль в книжных шкафах, – Елена дернула меня за руку, заставив вздрогнуть. Я покраснела, поняв, что уже несколько минут полирую тряпкой все тот же участок стола, и, взяв небольшое ведерко с водой, отправилась к шкафам, где стояли книги. Но голос коменданта все равно звучал громко. Я все слышала, все понимала и
