холодом. Я не знала, сколько прошло времени с моего появления в лагере. Часов и календарей заключенным не полагалось, а капо спрашивать никто не собирался. Отношение к ним у всех было соответствующим – презрительно-равнодушное. Но то, что скоро зима, было и так понятно. Утром шел дождь, сменяющийся мокрым снегом, который большими, жирными хлопьями падал на землю и моментально таял. Тяжелые, свинцовые тучи быстро бежали по небу, не пропуская даже крохотного луча солнца, а холодный ветер пробирал до костей. Поэтому, когда мы добрались до медблока, я окончательно замерзла и жалобно стучала зубами, пытаясь и поспеть за комендантом, и не поскользнуться на жидкой грязи. Однако комендант остановился около фонтана, подчеркнуто лениво достал из кармана порстигар и, закурив, с улыбкой посмотрел на меня.
– Ты рассказываешь маленьким евреям сказки, – нарушил он молчание. Я чувствовала, что он смотрит на меня, но поднять голову не смела, чтобы не навлечь его гнев. Что же, рано или поздно об этом все равно бы узнали. Но я не видела ничего страшного в том, чтобы рассказывать маленьким узникам сказки. Комендант еще немного помолчал, стряхнул пепел на землю и задумчиво протянул. – Но я здесь не за этим. Медблок упраздняют. Доктор Менге отбывает в другой лагерь, где есть нужда в его услугах.
Кровь прилила к голове, залив мои щеки румянцем. Комендант заметил это и сухо рассмеялся. Даже мои губы дрогнули и чуть не расплылись в облегченной улыбке. Но я сдержалась. Не сейчас. Не время.
– Помещения десятого корпуса, где располагался медблок, будут переоборудованы под нужды нашего лагеря. Слишком он разросся, – добавил комендант. Затем он подошел ближе и вновь, как и всегда, схватил меня за подбородок, заставив посмотреть на себя. – Твои глаза изменились, девочка. В них так мало надежды, но она есть. И более того, сейчас она горит слишком сильно. Тебе не нравилось работать в медблоке?
– Нет, господин комендант, – тихо ответила я.
– Почему? – очередной короткий приказ. Ему всегда нужны ответы. Честные ответы. Ложь Рудольф Гот чувствовал сразу.
– Здесь много боли, господин комендант.
– А где её нет? – фыркнул он. – Тебе легче рвать спину и тягать камни?
– Камни не кричат и не кровоточат, – ответила я и, спохватившись, добавила. – Господин комендант.
– Вот оно что. Живое сердечко, страдающее, как птица в клетке, – смех. Жалящий смех. Едкий и равнодушный. – Живое сердце – это слабость, девочка.
– Но это дети, господин комендант, – я осеклась, почувствовав, как Гот напрягся. Впрочем, голос его ни капли не изменился, словно и не было этой дурацкой вспышки с моей стороны.
– Дети… – задумчиво повторил он. – Крысята. Которые сами вырастут в безжалостных крыс, дай им волю. А, Герман! Ты закончил?
Вопрос относился к доктору Менге, который, заметив коменданта в окно, поспешил на улицу. Он зябко поежился и сильнее закутался в теплое, черное пальто, после чего протянул Готу мягкую ладошку. Добрые глаза доктора были полны усталости, о чем говорили коричневые мешки под глазами, словно он не спал всю ночь. В сравнении со спокойным, как камень, комендантом, Менге напоминал мне загнанную в угол крысу. О которой совсем недавно говорил сам комендант.
– Почти закончил, Рудольф. Благодарю, что выделил помощь, – вздохнул он и, увидев меня, поморщился. – В тебе сегодня нет нужды. Отправляйся обратно, раз господин комендант так сильно за тебя трясется.
– Твой язык жалит сильнее прежнего, Герман. Должно быть переизбыток коньяка, – лед в словах коменданта заставил доктора поперхнуться словами и испуганно посмотреть в черные глаза Гота. – Я спишу это на стресс.
– Спасибо, Рудольф, – снова вздохнул Менге. – Голова кругом. Собрать записи, свернуть лабораторию… Эти недоумки сами по себе бесполезны. Еще и палаты не все освободили.
– Кто-то остался? – в голосе коменданта послышалась улыбка. Он задумчиво посмотрел на Менге и хмыкнул, когда тот кивнул. – Кто?
– Роженицы и шесть детей, – отмахнулся тот. – Мне некогда ими заниматься, а твои солдаты без приказа и пальцем не шевельнут.
– Верно. Дисциплина в лагере – не пустой звук, Герман. Впрочем, я готов предложить тебе руку помощи, – комендант прищурился, смотря по сторонам и, заметив солдата у входа, повысил голос. – Солдат, ко мне!
– Штурмманн Вальде, господин комендант, – пролаял солдат, подбежав к беседующим. На меня никто не обращал внимания, как и на мою дрожь.
– Возьми трех человек и выведи всех заключенных во двор. Даю тебе пять минут.
– Есть! – кивнул солдат и, развернувшись, помчался ко входу в медблок.
Через пять минут у фонтана, помимо меня, доктора Менге и коменданта, стояли четверо солдат с винтовками наизготовку, шестеро детей и пять худых женщин, прижимавших к высохшей груди младенцев. В глазах заключенных плескался страх, когда они переводили взгляд с Менге на Гота и обратно. Но никто из них не нарушил молчания. Каждый знал, что последует, если без спроса открыть рот.
– Никакого беспокойства, – громко произнес комендант, обращаясь к узникам, и улыбнулся. – Медблок подлежит очистке от вшей. Каждому необходимо пройти дезинфекцию.
Женщины недоверчиво переглянулись. На лицах некоторых из них появились радостные улыбки. Вот только мне улыбаться не хотелось. В груди ворочалось беспокойство и сердце изредка покалывало от страха. – Вальде!
– Да, господин комендант! – рявкнул знакомый мне солдат.
– Сопроводите заключенных в ангар номер два. Она, – его палец ткнулся в мою сторону, – сопроводит вас.
– Есть.
Колонна из дрожащих женщин с младенцами и покалеченных детей медленно двинулась в сторону голого леса, за одну ночь потерявшего все листья, которые сейчас лежали красивым желтым ковром на уродливой земле. По краям колонны шли солдаты. Еще по одному спереди и сзади. Но даже несмотря на это, дети и женщины улыбались. Маленький Феликс здоровой рукой помогал идти Владеку, который лишился ноги. Вздохнув, я взяла на руки шатающуюся Лору, которая не видела, куда идти, и ступила в жидкую грязь.
– И зачем этот цирк, Рудольф? – недовольно протянул Менге за моей спиной. Говорил он тихо, но я услышала. – Ты их мог просто расстрелять и все. Вместо этого ты дал им надежду.
– Я не дал надежду. Я только что забрал её.
От тихого смеха позади сердце вновь обдало холодом. Но не от холодного ветра, который так и норовил забраться под рубашку. От равнодушия, которым было наполнено каждое слово.
– Эли, куда мы идем? – тихо спросила Лора. Она не могла видеть и испуганно вздрагивала от каждого звука.
– Мы идем в душ, – ответила я. Пусть мой голос дрожал, но девочка ничего не заметила. Только кивнула и снова прижалась ко мне, словно таким образом пыталась вобрать в себя хоть немного тепла.
– Эли расскажет нам сказку? – снова
