Лениво поглядывая на экран телевизора, по которому время от времени пробегали полосы помех, офицер тюремной охраны подумал, что армейские почему-то всегда недолюбливают полицию, а уж тюремщиков в особенности. Впрочем, полицейские и тюремная охрана отвечают им тем же. Однако, когда имеешь дело с военной контрразведкой, надо прятать свою нелюбовь подальше, чтобы не заработать лишних неприятностей. Поэтому хорошо, что их человек ушел и оставил его одного – так спокойнее, слава Аллаху...
***
Камера Мензы располагалась на втором этаже старой центральной тюрьмы с глухим двором, похожим на колодец в пустыне. На нижних этажах, построенных еще во времена султанов, стены были толще и хорошо защищали от жары, окна камер выходили на высокую внутреннюю стену и на них не ставили наводящие тоску жестяные жалюзи, обычно закрывающие тюремные окна с внешней стороны. Непросвещенные султаны строили тюрьмы без удобств, и потому в конце каждого коридора располагался туалет, оборудованный значительно позже. Туда по очереди выводили заключенных на оправку, и надзиратели не любили дежурить на нижних этажах, предпочитая дежурства на верхних, достроенных уже во времена республики, проявившей заботу о санитарном состоянии мест заключения и предусмотревшей наличие унитаза в каждой камере.
Проходя по коридору к лестнице, ведущей на второй этаж, Менза немного замедлил шаги и подождал, пока надзиратель поравняется с ним. Молча он сунул ему в руки один блок сигарет. Надзиратель довольно осклабился и похлопал подследственного по плечу, выражая этим свою благодарность и давая понять, что при следующем свидании он вообще не откроет глаз, что бы ни делали сидящие друг напротив друга за длинным столом адвокат и его подзащитный.
Поднявшись по железной лестнице, ступени которой были отполированы сотнями ног до зеркального блеска, Менза остановился у решетки, закрывавшей вход в коридор его блока. Начальник поста охраны достал ключи, и решетка с лязгом отползла в сторону. Второй блок сигарет получил начальник поста охраны, оказавший честь заключенному лично проводить его до камеры.
Как только за Мензой захлопнулась тяжелая, сваренная из толстых прутьев дверь одиночки, он прошаркал к столу, прикрепленному к стене, и сел спиной к входу, обхватив голову руками. Потоптавшись немного в коридоре, начальник поста охраны ушел, не забыв подергать дверь камеры, чтобы проверить – хорошо ли он ее запер.
Едва стихли его шаги, Менза сунул руку в карман и вытянул полученную от адвоката Барелли пачку сигарет. Открыв ее, взял одну сигарету в рот, а другие разложил перед собой, предварительно тщательно ощупав каждую. Потом стянул с картонной коробочки целлофан и изучил его, разгладив ладонью и осмотрев каждый сантиметр. Ничего не обнаружив, Менза грубо выругался и, скомкав обертку, бросил ее на пол.
Теперь наступил черед картонной коробочки – осторожно разодрав ее на части, заключенный увидел тонкий листок папиросной бумаги, исписанный мелким убористым почерком.
Щелкнув зажигалкой, Менза прикурил и прочел записку. Некоторое время он сидел неподвижно, глубоко затягиваясь и напряженно раздумывая, потом поднес к записке огонек зажигалки. Тонкая бумага ярко вспыхнула и быстро сгорела, оставив в его пальцах ломкую полоску серого пепла. Менза растер его и, брезгливо сморщившись, вытер пальцы носовым платком.
Он встал, походил из угла в угол камеры, бормоча ругательства, постоял у окна, выходившего во двор, и наконец услышал долгожданные звуки – по камерам начали разносить пищу.
В общую столовую Менза не ходил – ему разрешали покупать обеды в близлежащем ресторане. Конечно, это обходилось недешево, и он прекрасно понимал, что кормит не только себя, но и дежуривших на этаже надзирателей, однако лучше переплачивать, чем мучиться от болей в желудке и без конца проситься на оправку.
Вскоре подошли к дверям его камеры, и надзиратель открыл замок. Молодой вертлявый уголовник внес судки и поставил их перед Мензой. Тот поманил его пальцем. Настороженно оглянувшись на дверь, уголовник наклонился.
– Кто сегодня дежурит на раздаче? – шепотом спросил Менза.
– Моу из десятой камеры.
– Пусть он после ужина будет в туалете на моем этаже.
Получив за хлопоты сигарету, уголовник угодливо поклонился и вышел.
– Приятного аппетита, – запирая дверь, буркнул дежурный надзиратель.
– Благодарю, – не оборачиваясь ответил Менза, снимая крышки с судков...
***
Более всего этот город нравился Филду с моря, когда корабль подходит к пристани и видишь, как выплывают навстречу тебе ажурные мосты, высокие шпили старых церквей, окруженные зеленью парков белые виллы, а солнце золотит воду спокойной бухты и отражается в окнах многоэтажных отелей и офисов. Пахнет рыбой, пряностями, набегает легкий ветерок, и все кажется осуществимым, простым и ясным, как в юности, когда ты еще молод, здоров, не испытал горечи неудач, не узнал разлук и не набил себе шишек, зарабатывая хлеб насущный в поте лица своего.
Кристофер улыбнулся и, облокотившись на поручни, прикрыл глаза, заставляя себя запомнить вид бухты и города, чтобы потом, когда захочется, вызвать их перед мысленным взором. Наверное, ему следовало бы жить здесь, а не в своем орлином гнезде, выстроенном среди скал на другом берегу моря. Этот город и бухта с лазурной водой, блещущей под солнцем, постоянно зовут и манят его к себе, и иногда просто нет сил противиться их зову. Поэтому, когда последовало предложение назначить встречу именно здесь, он даже обрадовался – еще одно свидание с городом юности, еще одна встреча, но не с человеком, а с бухтой, небом над ней, белыми виллами на берегу и старыми церквами...
Секретарь вынес из каюты чемодан – лайнер уже подошел к пристани и спустили трап. Сохраняя на лице довольную улыбку, Филд заторопился сойти на берег, подумав, что жить здесь он все равно бы не стал, – шумно, многолюдно, разноязыкая толпа туристов, днем и ночью шляющихся по улицам и щелкающих затворами фотоаппаратов, пронзительные голоса уличных торговцев, лавки турок, греков, албанцев, французов, негров, узкие улочки, мощенные каменными плитами, старые кабачки и люди, люди, люди. В его возрасте и с его прошлым лучше жить в уединении, под надежной охраной натренированных парней, готовых за деньги лезть хоть дьяволу в пасть, самому распоряжаться на собственной территории и принимать кого и когда захочешь.
Если сколотил состояние на торговле оружием, то приходится поберечься. Не так давно под колесами стокгольмской подземки погиб инспектор по военным материалам Карл-Фредерик Алгернон. Поневоле задумаешься – а не столкнули ли его туда умышленно? Алгернон был одной из главных фигур по расследованию дела о незаконных поставках шведским военным концерном «Бофорс» оружия на Средний Восток, и в частности в Иран. В связи с этим столичная газета «Свенска дагбладет» писала: существует ли связь между убийством Улафа Пальме и гибелью К.Ф. Алгернона? Ведь во время расследования дела «Бофорс» руководство концерна сообщило, что как Пальме, так и бывший инспектор по военным материалам, предшественник Алгернона, были прекрасно информированы о деятельности концерна.
Кристофер слишком хорошо знал цену случайностям – чего бы это вдруг инспектора занесло в метро? Нет, уж лучше сидеть на своей вилле в скалах.
Автомобиль подали прямо к трапу. Усевшись на заднее сиденье, Филд поправил складку на брюках и, чуть наклонившись к уху секретаря, устроившегося рядом с водителем, негромко сказал:
– Проедемся по городу. Я давно не бывал здесь.
Откинувшись на мягкую, обтянутую бордовой кожей спинку сиденья, он смотрел в окно, на проплывающие мимо дома, парки, толпы туристов – все почти так же, как во времена его юности, только сам он уже не тот, да, далеко не тот.
Секретарь, внимательно следивший за выражением лица шефа в зеркальце, заметил слабый жест руки и приказал шоферу:
– Остановите здесь, Бэн.
Филд вылез из машины и, задрав голову, прислушался – в воздухе, напоенном ароматами моря и цветов, медленно плыл басовитый звук колокола – на звоннице зажатой между небоскребов церкви Троицы били к обедне.
– Я, пожалуй, зайду, – не оборачиваясь, бросил Филд секретарю. – Подождите меня здесь.
Прихрамывая больше обычного, он медленно пошел по каменным плитам тротуара к храму. Колокол бил гулко и печально, фигурка звонаря, всем телом налегавшего на веревки, казалась маленькой и не имеющей никакого отношения к величественным звукам.
«Как многое сумел создать человек, – толкнув дверь церкви, подумал Кристофер, – и как мало мы оставляем ему места среди им же созданного».
Филд любил бывать в храмах, хотя никогда не был верующим. Просто его привлекала возможность спокойно посидеть на скамье, сработанной неизвестным мастером из старого темного дерева, поразмышлять в тишине, уединившись там, где теперь бывает мало людей, а если они и приходят, то каждый погружен в общение со Всевышним, и никому ни до кого нет дела – все говорят с Богом. Как не ценить подобное одиночество среди людей, хотя оно и кратковременно? В такие моменты рядом нет ни секретаря, ни жены, ни детей, ни внуков, ни партнеров по бизнесу, ни биржевых дельцов, ни еще черт знает кого, проходящего по твоей жизни мимолетной тенью, но крадущего время, силы и одиночество.
