орду они не в состоянии. Так что им не удастся легко разделаться с нами, как они думают. Товарищ Митра-ков, ваши разведчики вернулись?
— Нет, товарищ командир дивизиона. Возможно, к утру…
Политрук, присутствовавший при разговоре, доложил:
— Перед заходом солнца я находился на холме, где установлен станковый пулемет. В четырех-пяти километрах от нас, в северном направлении, была слышна стрельба и взрывы гранат. Это продолжалось более часа. Видимо, наши разведчики встретились с басмачами и вступили в бой.
— Да, это несомненно. Но что с ними, неизвестно. Будем ждать…
Только успел командир дивизиона сказать это, как открылась пальба в западной стороне, где находился наш дозор.
— Дженчураев, берите своих людей и выясните, в. чем дело, — приказал командир дивизиона.
Я с одним отделением прибыл к дозору. При лунном свете хорошо была видна фигура человека, бежавшего в нашу сторону и отстреливавшегося на ходу.
— Стой, в кого стреляешь? — крикнул я ему.
— Товарищ командир, басмачи наступают. Вон там! — Он указал на кусты чия.
— Я там никого не вижу!
— Как не видите! Вон они! Вон!
— Эх ты! Это же кусты чия качаются от ветра.
Не веря, он протер руками глаза, стал внимательно всматриваться, а потом виновато сказал:
— Товарищ командир, честно признаюсь. Я лежал и вел наблюдение. Неожиданно вздремнул, но тут же проснулся. Вдруг мне показались наступающие басмачи. Я вскочил и начал стрелять.
— У страха, говорят, глаза велики, — сердито сказал я.
Опустив голову, он тихо произнес:
— Виноват, товарищ командир!
После этого, как только встречались кусты чия на пути, его друзья не давали бойцу покоя:
— Огонь, Бурков! Басмачи наступают!
Он на них не сердился. Смеялся вместе с ними и говорил:
— Критика исправляет человека.
Выставив новое боевое охранение, я направился в санпункт. Встретившийся фельдшер Ватолин сказал, что Фетисов умер.
С тяжелым чувством подошел я к юрте, в которой размещался санпункт. Навстречу мне вышел начальник окружного отдела ГПУ Калашников. Он прошел мимо, вытирая глаза платочком.
Я вошел в юрту. Покойник лежал на разостланном на земле сером красноармейском одеяле. У изголовья горела маленькая керосиновая лампа без стекла, поставленная на коробки из-под пулеметных дисков. Лицо Фетисова было закрыто белой простыней.
Я приоткрыл полотно: щеки и подбородок его обросли густой бородой. Мне показалось, что он не умер, а спит глубоким спокойным сном.
Невольно вспомнились мне его рассказы о гражданской войне, о трудных походах, о разгроме контрреволюции. Да, он был простым, скромным, душевным товарищем. Я закрыл его лицо и сказал;
— Прощай, дорогой товарищ!
Его похоронили этой же ночью в северной стороне от мазара, метрах в двадцати от него.
О смерти Фетисова узнали все бойцы. Стиснув зубы, крепко сжав винтовки, они поклялись отомстить врагу за погибших товарищей…
В том же году в память о погибшем в боях с врагами советского народа чекисте Фетисове одна из улиц города Гурьева названа его именем.
* * *
Была уже полночь. Западный ветер утих, и наступила мертвая тишина, изредка нарушаемая беспокойной возней баранов и фырканьем коней.
Бойцы, сидя в окопах, переговаривались шепотом:
— Скоро наступит утро. Опять начнется пекло и штурм басмач ей.
Младшие командиры с суровыми лицами проверяли наличие боеприпасов, оружия, запасов воды во флягах и в какой уже раз предупреждали беречь каждый патрон…
И вдруг в мертвой тишине грянуло несколько выстрелов. Стреляли в северной стороне.
Мы все насторожились.
"Наверное, наши разведчики?" — была общая мысль, ибо мы ждали их с минуты на минуту.
Ясно слышались отдельные слова:
— Лови, лови, убей!
Послышался шум, зацокали копыта.
Наши пулеметчики, находившиеся на холме, заметили большую группу басмачей, преследовавших одинокого всадника. Они открыли по ним огонь.
Бандиты рассеялись. В один миг всадник карьерой проскочил меж двух холмов и очутился возле нашей автомашины. Это был боец Цитович, уходивший в разведку вместе с Захаровым и Малаховым.
Когда мы подошли к нему, он с трудом слез с коня. Лицо у него было землистое, из потрескавшихся губ сочилась кровь, гимнастерка от пота казалась черной. За день он изменился неузнаваемо.
Его окружили командиры. Он обвел всех бессмысленным взглядом и хрипло произнес:
— П-и-и-ть… во-ды…
Фельдшер Ватолин торопливо протянул ему флягу. Тот без передышки опорожнил ее и глубоко вздохнул.
Его конь, широко раздувая ноздри, стоял покачиваясь и весь дрожа. Из простреленного уха сочилась кровь. Почуяв воду, он жалобно заржал и потянулся к Ватолину.
— Молодец, коняга, все-таки вынес хозяина. И напоим, и накормим тебя, как положено. Только после.
Цитович, успокоившись и придя в себя, глянул на командира дивизиона:
— Разрешите доложить?
— Садитесь и рассказывайте.
Цитович сел на большой кочке и, положив винтовку на колени, медленно начал свой рассказ:
— Мы доехали до указанного места и, никого не обнаружив, повернули назад. Километрах в четырех от гарнизона заметили группу всадников, более пятидесяти человек. Они ехали нам навстречу. Мы остановились в нерешительности: кроме басмачей, в этой пустыне никто не мог быть. Наши ездят строем, а эти двигались толпой, как обычно ездят басмачи. Но почему они едут со стороны гарнизона? Неужели все наши посты спят? Этого быть не может! Странно?!.
Тогда Малахов сказал:
— Мы имеем приказ: "При встрече с превосходящими силами противника в бой не вступать". Давайте, пока не поздно, изменим маршрут.
Мы повернули влево, на восток, где тянулись сплошные холмы. Басмачи увидели нас. Поняли, что мы пытаемся ускользнуть от них. Они разделились на три группы, перешли на рысь, отрезая нам путь к гарнизону.
Малахов посмотрел на нас и сказал:
— Ну, друзья, попытаемся уйти от них. Если нам всем троим не удастся прорваться, Цитович, тебе придется попытать счастье. Конь у тебя лучше наших. Прорвешься любой ценой. А мы с Захаровым будем отбиваться и задержим их. Другого выхода у нас нет.
Я сказал:
— Митя, это все верно. Но оставить вас я не могу. Будем биться втроем, если придется — погибнем вместе.
Малахов сурово посмотрел на меня:
— Ты не забывай нашего устава! Приказ старшего не подлежит обсуждению!
Между тем противник нагонял нас. Мы стали отстреливаться и быстрым аллюром уходили на север. Басмачи преследовали нас с дикими криками. Вскоре они подбили под Захаровым коня. Малахов посадил его позади себя. Мы продолжали отходить. Не проскакали и километра, конь Малахова обессилел, а басмачи все приближались. Положение было безвыходное. Малахов приказал мне:
— Цитович, скачи! Сообщи дивизиону о басмачах.
Они с Захаровым залегли за кочки. Я тоже хотел слезть с коня и вместе с ними отбиваться. Но Малахов так крикнул на меня, что мешкать было нечего. Я не видел никогда его таким
