— Ясно! — Иван понял: сегодня поездка в горы срывается. Наташа догадывалась, что Иван хочет ей что-то сказать, и громко, чтобы слышали ремонтники, продолжала:
— Тимошка боится, что много лома насобираю для снарядов, — она засмеялась. — Потому и каркас на кузов не ставит.
Разговор шоферов принимал для слесарей опасный оборот. Что будет, если кто из фашистов такое услышит?
Тимошка, позвав дядю Степу, пошел с ним за стойками. Наташа шепнула Ивану:
— Передай Саше, что приеду завтра в два часа.
— Если задержишься, Саша будет ждать тебя в том же месте весь день вместе с Васей Волковым, — торопливо бросил Иван и отошел к своей машине.
Наташа забралась в кабину грузовика и запустила двигатель. Она решила последовательно, начиная с мотора, проверить все узлы и ходовые части машины. Покончив с осмотром машины, она взяла банку с красной краской и осторожно подновила на передней части кузова опознавательный знак — квадрат, в котором была нарисована человеческая фигурка. Солдаты на контрольных постах, издали увидев знак штаба ШУ, часто, не останавливая, пропускали машину.
…Все как будто уладилось. Машина на ходу, тент натянут, от Губерта удалось избавиться, Ревякин предупрежден. И все же в эту ночь Наташе не спалось. Она по-хорошему завидовала тем, кого повезет. Счастливые! Завтра в это время они будут уже на свободе. А она вернется, по-прежнему будет невольницей, над которой безнаказанно может глумиться любой солдат или полицай. Ревякин сказал, что она нужна здесь для работы в подполье. Видно, уж не вырваться ей до освобождения.
Третий год пошел с того дня, как она и Николай потеряли друг друга. Тогда она прорвалась к нему на батарею через вражеские заслоны, подвезла снаряды. Потом Николай был ранен, его эвакуировали на Кавказ, а она осталась оборонять Севастополь, раненая попала в плен. Где Николай теперь? Жив ли? Увидятся ли они? При отступлении фашисты могут угнать ее в Германию, расстрелять или утопить, как недавно утопили в Южной бухте баржу с двумя тысячами пленных. Как им с Николаем найти друг друга в людском океане?
Память окунала ее в прошлое, напоминала о редких, дорогих сердцу радостях.
Лишь поздней ночью Наташа забылась в тревожном сне.
Утром Наташа пришла в гараж порозовевшая, освеженная легким морозцем. Потому ли, что солнце светило ярко, а небо было такое же синее, как море, потому ли, что уже зазвенела капель, а в воздухе разлились весенние запахи, она ощущала в себе необычайный прилив сил и хорошей напряженной бодрости.
Она съездила с Гансом на Куликово поле, где он погрузил в кузов порожний кислородный баллон и кое-что из цветного лома: когда он гонял машину по своим делам, то всегда прибегал к такому немудреному камуфляжу. Если повстречается кто-либо из начальства или жандармы полюбопытствуют, куда следует машина, то, заглянув в кузов, они убедятся: Ганс честный малый, занят делом.
Уже полчаса Наташа, сидя в кабине, поджидала Ганса. Через окно она видела все происходившее в помещении штаба. Ганс шушукался с Губертом, о чем-то просил Грюнфельда, а тот звонил куда-то по телефону. Наташа догадывалась, что речь у них шла о предстоящем обеде и вечеринке у Полины. Тем лучше, не хватятся, если она запоздает с возвращением из леса. Наконец Ганс вышел, и они поехали к Историческому бульвару.
В двухэтажном здании, окруженном могучими вековыми платанами, чудом уцелевшем при бомбежке, жили теперь офицеры. Рядом в пристройке помещалась столовая с буфетом. Ганс выскочил из кабины и юркнул в пристройку. Ждать пришлось долго. Солнце подбиралось к полуденной высоте, когда он появился нагруженный пакетами, из карманов его шинели торчали горлышки бутылок.
Наташа поехала было к гаражу, но Ганс велел свернуть к вокзалу, а потом на Лабораторную. В начале улицы он подал знак остановиться возле длинных приземистых кирпичных построек. Тут располагалась тыловая хозяйственная часть с пекарней, в которой служили его приятели-земляки.
Эту улицу Наташа знала хорошо. Часто проезжала по ней на Сапун-гору за ломом, несколько раз с Иваном привозила Грюнфельда и конвоира Губерта к Ревякину повеселиться, потанцевать с русскими «медхен». Молодец Ревякин, отличный придумал повод, чтобы отвести подозрения от конспиративной квартиры.
Лабораторная, тесно сжатая с двух сторон крутыми боками Зеленой горки и Воронцовой горы, была пустынна, безмолвна. Изредка ее тишину нарушали гудки паровозов и шаги одиноких пешеходов.
Наташа нетерпеливо поглядывала из кабины на калитку, за которой скрылся конвоир. Судя по теням оголенных тополей и акаций, перевалило за полдень. А Ганса все нет и нет.
Прошло еще минут двадцать, прежде чем скрипнула калитка и показалось порозовевшее от шнапса лицо Ганса. Он нес бумажный мешок, из которого выглядывала подрумяненная маковка белого каравая.
Наташа спросила:
— Теперь к Полине или в гараж?
— Наин. Ауф маркт.
— На базар?! — ужаснулась Наташа. — А мне уже надо за дровами! Понимаешь? Нужны марки! — Она показала свои прохудившиеся сапоги.
— Гут, гут! Айн момент! — Ганс махнул рукой, приказывая ехать.
До базара минут десять езды, да там еще неизвестно сколько придется торчать. Когда же она избавится от конвоира?
Машину Наташа остановила в конце базара, возле толкучки. Здесь можно было в обмен на вещи приобрести продукты. Истощенные голодом женщины приносили сюда белье, поношенную одежду, все, что уцелело после пожаров и разрушений, чтобы спасти семью, детей от голода, за кусок хлеба они отдавали последнюю кофту или мужнину рубаху. Солдаты тащили сюда фасоль, хлеб, галеты, крупу, горох, консервы, мыло, колбасу и выменивали вещи за бесценок.
Вынув из мешка каравай, Ганс разрезал его на две неравные части и вошел в гущу толпы. Наташа видела, как он медленно продвигался, что-то приглядывая, останавливался, приценивался, шел дальше, снова возвращался. Уже дважды она приезжала с ним на барахолку и знала: он раз десять пройдет взад-вперед, долго будет торговаться, прежде чем что-нибудь купит или выменяет.
Наташу разбирала злость. Сколько еще тут ей торчать с этим барахольщиком! Рвануть с места и укатить? Ганс поднимет тревогу, Грюнфельд сообщит по телефону на контрольные посты, и из города все равно не выскочишь. Надо ждать, ничего не поделаешь.
Наконец конвоир вернулся. Лицо его расплывалось в улыбке.
— О, Наташ! — Он развернул белый пуховый платок и набросил себе на плечи, потом вытащил из кармана шелковую цветную косынку и, отставив руку, полюбовался ею. Сделкой он был очень доволен.
— Зер гут, — сказал Ганс, аккуратно складывая платок. Наташа поспешила запустить мотор.
Они поехали к Полине. Пока Ганс забирал свои покупки, Наташа скинула старый промасленный комбинезон, сшитый из немецкой плащ-палатки, оставив на себе матросские брюки, заправленные в сапоги и бушлат с поясом. Не хотелось ей появляться перед товарищами в грязной спецовке.
Лишь в третьем часу Ганс наконец отпустил ее.
Грузовик, грохоча на ухабах, несся из города на Корабельный спуск. До наступления комендантского часа оставалось три часа. За это время надо встретить Сашу, погрузить на Воронцовой горе что нужно, захватить товарищей и сделать почти двадцать километров, чтобы засветло проскочить контрольные посты и добраться до леса.
Машина миновала вокзал и бежала по Корабельному спуску вдоль бутовой стены, которая отделяла шоссе от железнодорожных путей. Половина спуска уже позади, а на дороге ни души. «Неужели не дождались, ушли? — подумала Наташа и тут же у изгиба шоссе увидела Ревякина с туго набитым портфелем в руке. Казалось, озабоченный чем-то, он возвращался с уроков. На нем было осеннее пальто, темно-серая кепка и коричневые в полоску брюки. В этой одежда он ходил обычно на занятия в школу. Шагах в двух от него семенил в ватнике Вася Волков. Позади них шел солдат с автоматом. «Неужели арестованы? Остановиться или не подавая виду проехать?» — подумала Наташа.
Ревякин, увидев машину, поднял руку и улыбнулся. Наташа круто осадила грузовик.
— Ну, Чайка, заждались мы тебя. Думали, и сегодня не прилетишь.
— Я, Саша, только-только вырвалась…
— Вот принимай нового конвоира, — Александр кивнул на подошедшего солдата. — Это наш товарищ Володя Триканчук. Он знает куда ехать. Садись, Володя, в кабину, а мы с Васей в кузов.
Наташа с любопытством окинула взглядом своего конвоира. С виду вылитый эльзасец, вроде Ганса. Серо-зеленая шинель и фуражка, такой же рослый, светловолосый, со строгой выправкой, только нос прямей и лицо не рыхлое, а мужественное. «Видать, смелый», — решила она.
— Трогай, — сказал Триканчук.
Грузовик легко и послушно брал подъем. Через проломы в разбитой стене сверкнула искрящейся синевой Южная бухта. Потом мелькнула синяя полоса Большого рейда и седая стена Константиновского равелина, поднялись впереди обгоревшие, закопченные корпуса казарм флотского экипажа. Триканчук велел свернуть на проселочную дорогу к Воронцовой горке.
